Дезертир

Кто бы мог подумать, что в лесу его детства, где, бывало, экскурсоводы водили группы школьников по воронкам и рытвинам, оставшимся от былых сражений, когда-нибудь возобновится война. Всю свою сознательную жизнь Маркус, таково было его кодовое имя, провел на войне. Окончание боевых действий, если верить пропаганде, было всякий раз не за горами, но всякий же раз откладывалось на неопределенно долгий срок. Воевали сообща – мужчины, женщины, все в одинаковых формах и одинаковых званиях, но Маркус отчего-то не чувствовал себя заодно со своими боевыми товарищами. Похоже, заодно с товарищами себя не чувствовал никто. Львиную долю суток Маркус, подобно остальным, проводил в бездействии и одиночестве; снабжённый автоматом, рацией, планшетом и спальным мешком, он охранял вверенный ему участок, каждый день какой-нибудь новый, сообразно присылаемой ему в мессенджер геолокации. Это могла быть укромная полянка, это мог быть обычный пень среди леса, это могло быть вообще ничем не примечательное место. Почему охранять следовало именно в этот день именно этот участок, Маркус не ведал, как не ведал и никто другой. Во всяком случае, пребывал он там в тишине и покое, и никто ни разу его не потревожил. Иначе было во время атак, происходивших, как правило, дважды в сутки, когда бойцов по рации сгоняли группами по нескольку десятков человек в одно и то же условленное место, обычно открытое, вроде поля, лужайки или болота. Маркус и остальные размещались в окопах с автоматами наготове, грохотали выстрелы, взрывы; на противоположном конце поля что-то вспыхивало, сверкало. Кто-нибудь всегда погибал, но Маркусу везло. Раскроило как-то раз пулей кожу виска, не задев черепа, висок был экстренно зашит, и Маркус обзавёлся, таким образом, красивой боевой отметиной.

Белые всполохи на другом конце поля, эхо выстрелов, отдаленные грохот и шум – этим, собственно, и исчерпывалось знакомство с врагом. По команде Маркус нередко давал из окопа автоматную очередь, но враг находился на таком расстоянии, что Маркус так никогда и не узнал, удалось ли ему хоть раз кого-то ранить или убить. По окончании атаки проводились импровизированные сходки, зачитывались новости с других участков фронта, раздавались пайки, запасная одежда, и Маркус отбывал на вверенный участок. Там он, теоретически, мог уснуть; на практике же следовало то и дело быть начеку, сигнал к следующей атаке поступал, как правило, среди ночи или под утро, и сон Маркуса обычно бывал коротким и неглубоким.

Многие из его школьных товарищей, из былых друзей и подруг, избирали якобы иной путь. Они пересекали линию фронта, бросали оружие и сдавались врагу на милость. Они писали Маркусу письма по электронной почте; точно такие же письма получали, как выяснялось на коллективных собраниях, и все другие бойцы. Сдавшихся будто бы помещали в реабилитационные центры, о них заботились, их мало-помалу избавляли от стресса, возвращали к мирной жизни… Сдавшихся не ожидало никакой кары, ни суровой, ни даже самой малейшей; напротив, о них особенно заботились, им был положен специальный набор денежных выплат и прочих льгот, и мало-помалу они вписывались в то общество, столь великодушно распростёршее им свои объятия. Страна, с которой они прежде воевали столь упорно и усердно, совершенно не заинтересована в продолжении войны, писали они в своих электронных письмах. Страна, теперь это стала их собственная страна, лишь вынужденно отвечает агрессией на агрессию. Бывшие приятели и соученики все как один призывали бросать оружие и сдаваться. Письма были написаны как под копирку. Присылались фото в безмятежном антураже – без автоматов, в гражданской одежде, среди парков, фонтанов, в сопровождении членов семьи и четвероногих питомцев. Фото, впрочем, присылались во весь рост, сделаны они были с изрядного расстояния, лица были чуть в расфокусе, будто фотограф делал акцент, скорее, на обстановке, чем на конкретных людях. Маркус, как и остальные, пытался осторожно прощупать почву, разгадать возможный подвох, задавал наводящие вопросы: «А ты помнишь, кстати, каким было прозвище нашей учительницы по географии? Напомни, плиз, а то я что-то подзабыл»; или – «Что это за девчонка была, которую мы оба с тобой как-то раз до дома проводили, чуть потом не подрались из-за неё, не помнишь? Я чего-то не помню, все позабылось к чёртовой матери на этой войне». Маркус прекрасно всё помнил, но хотел проверить тех, кто ему писал, тех, кто в реальности скрывался за родными с детства именами. Присланные ответы, увы, вносили мало ясности. Все всех помнили, всех безошибочно называли, досконально воссоздавались междусобойные секретики самых ранних детских лет, о которых по определению не могло быть ведомо никому постороннему, и всё же… Всё же… На подозрения наводил сам тон этих писем, обезличенно-жизнерадостный, с непременным призывом в конце каждого письма последовать примеру, сложить оружие, перейти на другую сторону.

Всё это вражеские уловки, гласила пропаганда, и Маркус, особым доверием к пропаганде не отличавшийся, в этом пункте отчего-то склонялся ей поверить. Впрочем, однажды его отношение переменилось. В погожий летний день к Маркусу на вверенный участок пожаловал не попадавшийся ему ранее молодой боец.

– Тебя прислали в качестве подкрепления? – поинтересовался Маркус, таких случаев ранее не бывало, однако чем чёрт не шутит...

– Нет, я пришёл сюда по собственной воле, – спокойно произнес боец эти удивительные слова, после чего поспешно продолжил, – Всё, что объявлено контрпропагандой, всё это на самом деле правда. Агрессор – наша сторона. Там, на другой стороне, на хрен никому не сдалась эта война. Скажи, тебе не надоело? Ночуешь в этом спальнике один-одинёшенек, то и дело срываясь в атаку, да сколько можно, наконец?

Странным образом его слова чем-то расположили к себе Маркуса, ему следовало попросить у непрошеного гостя доказательств его правоты, но Маркус отчего-то просто внимал музыке его голоса, его благожелательной интонации, какую не слышал Бог весть сколько времени, и теперь он просто отдыхал, просто наслаждался обществом пришельца. Тот, однако, торопил.

– Пойдём, пойдём. Выбрось к чёртовой матери эту рацию, этот планшет; автомат пока оставь, нам предстоит пересечь линию фронта, будет река, перейдём вброд, выбросим автоматы в эту реку, а за рекой – уже другая сторона, уже другая жизнь. Я знаю путь, у меня, видишь ли, давно созрел этот план…

Соглашаться было рискованно, но Маркус, по сути, и так то и дело рисковал жизнью, после каждой из атак бывали человеческие потери, тяжелые ранения. Да, лично Маркус всякий раз оставался цел, но происходило это, в сущности, по чистой случайности. Отчего не попробовать? Патриотизм, воинский энтузиазм, боевой дух – эти красивые слова для Маркуса давно уже стали чем-то вроде затоптанного конфетного фантика…

– Что ж, будь по-твоему, я согласен! – решился Маркус.

Они пошли и по дороге взяли ещё бойца в сообщники. Взяли бы, наверное, и других, охоты воевать давно не было почти ни у кого, просто больше по дороге им никто не встретился. Заночевали в чаще недалеко от поля, и первый раз в жизни Маркус внимал звукам развернувшейся атаки со стороны, лёжа у себя в спальнике, а не в сыром зябком окопе с тяжестью автомата на плече. Удивительно, но ему даже удалось уснуть под эти звуки разрывов и выстрелов.

Наутро они втроём переправились через реку, выбросили в её воду своё оружие. Зачинщик затеи вроде бы знал, куда нужно идти, иногда он замирал в коротком раздумье, сверялся с небом, сверялся с компасом, размышлял, прикидывал, бормотал чего-то вслух, а затем уверенно устремлялся в определённом направлении. Дороги не было, было поле и отдельные деревца, что-то вроде саванны, вроде полупустыни.

Не прошло и получаса с момента перехода реки, как дорогу им перегородила девушка с автоматом. Сомнений в том, к которой из армий она принадлежит, к своей или вражеской, не возникло ни у кого, военная форма у девушки была точно та же самая, что и у них. Врагов вообще никто и никогда не видел. Выходило, зачинщик ошибся, и по другую сторону реки – те же свои войска. А может, не ошибся, может, так и было задумано.

Девушка спросила документы, изучила паспорта беглецов, в поисках дополнительного оружия прохлопала карманы брюк, у одного из бойцов ей удалось конфисковать небольшой складной нож.

– Уши, дурачьё, поразвесили, – сказала девушка, машинально похлопывая собранными в стопочку тремя паспортами себе по свободной ладони, – Как же, только вас там и не хватало. Каждого, кто сдаётся им в плен, ожидает долгая казнь на центральной городской площади. Это их ежесезонная забава вот уже многие годы. Детишки родителей дёргают в нетерпении за рукава, папа-мама, мол, когда уже, когда пойдём смотреть? А те им в ответ – скоро, деточка, скоро. Но я облегчу вашу участь, – сняв с плеча автомат, девушка передёрнула затвор, – С этим и стою, так сказать...

Маркус попытался перехватить взгляд того, кто привёл их сюда, того, кто сбил его с толку своей певучей благожелательной интонацией. Тот спокойно слушал речь девушки, ни страха, ни другой какой сильной эмоции не читалось у него на лице. «Ну ясен пень! – догадался Маркус, – Сговорились заранее.» Второй спутник, захваченный уже после Маркуса, был ни жив ни мёртв от паники. Оба, впрочем, стояли не шелохнувшись, как и сам Маркус.

– Хотя… – продолжила девушка в раздумии и чуть опустила дуло к земле, – Согласно последнему указу главы правительства, одному из вас я обязана сохранить жизнь. Взят курс на гуманизм, – девушка запустила руку в задний карман брюк и вытащила спичечный коробок, отвернулась, чтобы спустя мгновение продемонстрировать задержанной троице мини-веер из зажатых в кулак трёх спичек. Зачинщик-провокатор (Маркус уже не сомневался, что приведший их сюда был провокатором) первым потянул за серную головку.

«Ну ясно-ясно, – подумал Маркус, горько про себя ухмыляясь, – Заранее сговорились, что крайнюю справа вытянет». Но короткая спичка в результате досталась ему, Маркусу, и он поймал на себе полный ненависти взгляд третьего бойца, ну а тот, что был с безмятежным лицом – так и остался с безмятежным. Девушка вскинула к плечу приклад и дала очередь по бойцам, вытянувшим длинные спички; те вскрикнули, дернулись, упали. Девушка повесила автомат на плечо, вынула из кармана пачку, закурила сигарету.

– Я солгала, – призналась девушка, глядя в землю. – Не было никакого указа главы правительства. Я обязана была всех вас троих положить. Но я решила дать одному из вас шанс. Вышло, что тебе. Точнее, и тебе, и мне. Сдаться в плен – бредовая затея, гибельная, но у меня информация из надёжных источников, что там особенное отношение к беременным. И матери, и ребёнку там сохраняют жизнь. Дают побыть друг с другом некоторое время. Там нужны новые люди, новые солдаты, понимаешь?

– А здесь, по эту линию фронта? Разве здесь у тебя такой возможности нет? – с удивлением поинтересовался Маркус.

– Здесь, смеёшься? – девушка взглянула исподлобья, сняла с себя гимнастерку, постелила на колкую степную землю, села, - Иди-ка сюда. Ты вроде постарше меня, поопытнее, должен сообразить, чего там и куда. Тебя со мной не пустят, вернёшься воевать, уйдёшь, откуда пришел, но я сохраню тебе жизнь.

Она обнажила сильное тело, сидя сгруппировалась в максимально целомудренной позе – сцепив руками прижатые к груди колени, выжидательно взглянула на Маркуса. Тот невольно покосился на разметавшиеся в двух шагах трупы сообщников по неудавшемуся побегу. Но быстро перевел взгляд обратно на девушку. Сел на корточки, запустил пальцы в спутавшуюся прядь ее волос, расправил прядь, погладил девушку по голове, стараясь, впрочем, не встречаться с ней взглядом…

Мужчины и женщины в этой войне воевали единым фронтом, часто по фигуре бойца в лесных сумерках невозможно было определить пол. Форма и боевая амуниция были и у тех, и у других практически одинаковыми, стоны и вскрики раненых обоих полов сливались в единый гул, Маркус был столь измождён каждодневным ожиданием своих страданий и гибели, что у него не то что женщин, даже связанных с ними фантазий никаких не осталось. Он разделся, он пытался её обнимать, они принимали различные положения, норовя не уколоться ни о какой жёсткий росток, слаборазличимый под расстеленной тканью, но честные усилия с обеих сторон оказались совершенно напрасными; Маркусу вся ситуация казалась дикой и нелепой, и вот, прекратив попытки, он поднялся на ноги, поглядывая то в небо, то в землю, где среди одежды девушки лежал её автомат. Мелькнула мысль схватить его с земли, стремительно поквитаться за убитых и продолжить дальнейший путь, но Маркусу отчего-то поверилось девушке, поверилось, что перспектива сдаться в плен ничего ему не сулит.

Девушка оделась, кивком велела одеться и Маркусу, отряхнула автомат от пыли, повесила себе на плечо.

– Уходи, – сказала. – Уходи, так и быть, не стану я тебя убивать. Другого такого же подожду, мало ли, вдруг с ним получится. А ты возвращайся, откуда пришел. Воюй себе дальше. 

Маркус, понурясь, развернулся в обратный путь. Но реки-границы всё не было; он пытался сориентироваться по солнцу, но небо, как назло, заволокло сплошняковой дымкой; вокруг не было ни души, не у кого было спросить дорогу. Если по пути туда ландшафт был полупустынным, то теперь пространство напоминало пустыню; под ногами, впрочем, был не песок, не камни, а что-то вроде застывшей грязи, ровной бурой корки.

Маркусу спустя пару часов ходьбы сделалось совсем бесприютно и одиноко; из головы не выходил образ девушки-автоматчицы; он бы, пожалуй, вернулся к ней и предпринял еще одну попытку, а не получится снова, так и пускай пристреливает. Но как вернуться? По каким ориентирам?

Когда он понял, что заплутал окончательно, с бурой коркой под ногами стало что-то происходить; она затрескалась, покрылась вмиг паутиной трещин и трещинок; Маркус подумал было, что виной метаморфозе его вес, и он сейчас куда-нибудь провалится, но глянул по сторонам – и понял, что вовсе не был ни эпицентром, ни причиной разлома почвы; разломы эти образовывались и расходились то тут, то там, будто в разных местах в землю изнутри что-то толкалось, стремилось наружу.

Если бы вдруг пошел дождь, открывшееся зрелище не стало бы менее фантастическим, но логики было бы больше, и Маркус бы не так удивился. Будто дали чудо-всходы стародавние посевы; все кругом прорастало, тянулось в небо, листик за листиком распускались на стеблях новоявленных ростков; и вот ростки становились стволами, стволы разветвлялись, стремительно зеленели ветки, густели кроны. В считанные минуты Маркуса обступил густой лес. Завороженный, он забыл о цели пути, сел на траву, так же экстренно проросшую, как и деревья, как и слетевшиеся невесть откуда птицы.

Сел на траву, покрутил головой влево-вправо. «Могу встать. Могу пойти дальше. Могу остаться сидеть» - посетили Маркуса такие, казалось бы, элементарные, однако ошеломившие его мысли.

Он встал, сделал несколько шагов. «Могу остановиться». Остановился. «Могу поднять руку». Маркус поднял руку. Опустил. Странное дело! Только сейчас, оказывается, он сделался в состоянии отдавать самому себе мысленные приказы и выполнять их; только сейчас ощутил собственное тело как что-то, принадлежавшее лично ему. Будучи бойцом, он следовал внешним инструкциям; затем последовал за своим безмятежным спутником; после гибели спутников безуспешно попытался выполнить волю девушки, потом искал обратный путь – и только сейчас он оказался в полном смысле слова предоставлен сам себе. Чувство было новым, небывалым; Маркус будто присвоил себе не только тело, но также время и пространство, и все, что он видел вокруг. Вдохнул. Медленно выдохнул.

Он двинулся вглубь леса. Деревья стали узнаваться; это был тот самый лес, откуда он и пустился в свою странную авантюру; так же, как и всегда, в разрозненных его точках сидели, скрючась, бойцы – охраняли свои участки, как и Маркус совсем еще недавно. Безоружный Маркус шел мимо них с опаской: примут, чего доброго, за врага. Но на него никто не обращал внимания. «И пусть. Тем лучше», - подумал Маркус.

Он выбрел на просторную поляну, усеянную людьми в форме: количество их было угрожающим, но атмосфера – мирной; был, судя по всему, привал, перерыв на прием пищи. Дымились костерки; вкусно пахло в воздухе, юноши сидели в обнимку с девушками, побросав автоматы в траву. Маркус почувствовал голод. Подойти, представиться, отыскать старшего по званию?

Маркус что-то никак не мог решиться на контакт. Ну и к нему никто не обращался. И головы никто не повернул в его сторону. Впрочем, с чего бы? Кто тут только не расхаживал. Маркус по-прежнему был в форме; без оружия, правда, но ведь такое в глаза, как правило, не бросается…

Маркус стосковался по общению, душевному теплу, по разговору. Однако боялся, вступив в диалог, утратить свежеобретенное чувство свободы, эту сладостную власть над телом и всем собой. Боялся заново втянуться в мир приказов, в мир должествования, он шел будто по болотной трясине – не просто зыбкой и ненадежной, а как бы претендующей на Маркуса, соблазняющей его. Он провалится, она сомкнется, и - как не было ничего, снова выстрелы, вспышки, атаки, будто Маркус никуда и не сбегал, будто всегда оставался здесь, под рукой. Выдадут новый автомат, делов-то.

Маркус шел и шел под тысячей человеческих взглядов, устремленных сквозь него; не молкли голоса, не скудела галерея лиц. Наверное, если идти и идти дальше – люди закончатся, и он опять останется один; лес изобиловал плодами и ягодами, Маркус бы не умер с голода, но он устал идти и сел в итоге на случайный поваленный ствол, где расположилась компания бойцов с мисками и ложками в руках. Как раз собирались есть. Как обычно, на Маркуса не обратили внимания.

«Может, я просто невидим для них?» - подумал он, - «И если заговорю – они просто никого не увидят, ничего не услышат?»

Наверное, это следовало проверить.  

Маркус колебался, долго сидел там молча, не решаясь заговорить, но в итоге всё-таки решился.