Спектакль шел на заброшенной овощебазе, и зрителям при входе выдавали реквизит, кому что. Мужчина, стоявший в очереди перед Музой, получил в руки весы с набором гирек, а его спутница учетную книгу. Музе выдали ведро и веник с совком и сказали: «Вы — уборщица». Муза хотела возразить, но служитель знаками показал ей не задерживаться. С ведром в руках и зажатым под мышкой клатчем, Муза ступила на деревянный настил, следуя за тонким ручейком зрителей, прошла через двор и остановилась в дверях амбара.
За массивным захламленным столом сидел человек и при свете лучины писал гусиным пером. Одет он тоже был по-старинному, не столько в смысле красоты, сколько в смысле грязи: на нем был засаленный плащ, а под ним мятое рубище. Он поскрипел еще немного пером, и Муза собралась было идти дальше, как раздался громкий рингтон мобильного. Зрители стали ощупывать свои карманы, но тут актер заорал в телефон: «Я работаю! Просил же меня не беспокоить, ядрена копалка!» Он с досадой швырнул сотовый на стол, встал, прошел к ближней к зрителям стене, приспустил штаны и начал мочиться в стоявшее в углу ведро. Было ли у него зашито в одежду какое-то специальное приспособление вроде миниатюрного водомета или он проявил собственный талант, Муза не поняла, но звук струи был самый что ни на есть настоящий. Пописав, он заорал, глядя на столпившуюся в дверях публику: «Уборщица! Ведро вынеси!» Муза бесшумно отступила за дверную притолоку, опустила на пол бутафорию и пошла к выходу. За ее спиной снова раздался вопль:«У-бор-щи-ца!», и кто-то, очевидно из зрителей, сказал: «Она ушла». Муза прибавила шагу и вышла на улицу.
Высокий представительный мужчина в распахнутом длинном плаще, держа у уха мобильный, сделал ей знак рукой, и Муза, решив, что представление продолжается, шарахнулась от него в сторону.
— Что же вы так рано? Не понравилось? — спросил он, отведя руку с телефоном в сторону.
Муза остановилась.
— Всё показалось каким-то…надуманным, что ли. Неискренним. Будто само место действия, вместо того чтобы приблизить достоверность, ее отменило.
— Очень интересно. Я перезвоню, — сказал он в телефон и убрал его в карман плаща.
Он вскинул руку и посмотрел на часы.
— Это своего рода рекорд. Семь минут. Так быстро еще никто не уходил.
— Я думала, что это премьера, а прецеденты, оказывается, уже были.
— В Мадриде. Но испанцы, они, знаете, народ не выносливый.
— А зачем спектакль надо «выносить»? Зачем его в таком виде делать, чтобы это было неудобоваримо зрителю?
— А жизнь удобоварима, по-вашему?
— Только не говорите мне, что искусство повторяет жизнь.
— Что вы, весь мимесис давно похерен, простите за выражение. Вот вы зачем сегодня пришли на спектакль? Что вы хотели увидеть? Или со скуки?
— Да так…польстилась.
— В каком смысле?
— В таком, что у меня была возможность прийти на модную постановку и потом всем говорить, что я ее уже видела.
— Что же вы тогда так рано соскочили?
— Я не ожидала, что погружение будет таким глубоким. Я даже у себя дома веник в руки не беру, а уж в театре…
— А-а, так вам досталась уборщица! Ох-хо-хо!
Мужчина так зычно рассмеялся, что на них двоих обернулось несколько прохожих.
— А вы кто? Продюсер?
Музин вопрос вызвал у мужчины новый приступ смеха. Отсмеявшись, он ответил:
— Продюсер? Нет. Я — режиссер. А пойдемте посидим, поговорим по душам. Тут рядом есть приятное местечко, у нас там позже обмыв планируется. Через часик трупяшки мои подтянутся.
За «трупяшками», как режиссер называл своих актеров, подтянулись критики, журналисты, а также представители театрального бомонда, как простые, так и именитые. Столько дифирамбов за один вечер Муза никогда не слышала ни в чей адрес, даже на бенефисах популярных актеров. На Музу с интересом поглядывали, но никто ничего не спрашивал. Присутствовавшие неустанно поздравляли режиссера с премьерой, пили за него, за новое слово, за Театр с прописной буквы и за зрителя с маленькой, а на следующее утро половина рецензий едва натянула на три звездочки. «Ушел в постдраму» — гласил заголовок той, которая дала одну.
— «Гетерогенность действия»?! — восклицал он, расхаживая голым взад-вперед перед столом, за которым сидела невыспавшаяся Муза и пыталась завтракать чашкой растворимого кофе и кусочком заветренного сыра. — «Без ситуативной вовлеченности зрителя режиссер просто не знает, что ему делать с актерами». Понос! Она вообще понимает, что пишет? Бредятина!
Режиссер достал из кухонного шкафа открытую бутылку коньяка и прихлебнул из горлышка, и Муза, совершенно не понимая почему, да и не собираясь, стала хвалить пьесу, которую знала только с его пересказа. К вечеру, когда у режиссера закончился коньяк, он повел Музу в ресторан.
Они не расставались всю последующую неделю. Ухаживал он красиво. Передвигались они только на такси, обедали и ужинали в модных ресторанах, и через несколько дней один таблоид напечатал фото: режиссер в обнимку с Музой сидит в бистро перед рыбным ассорти с расставившим клешни лангустом на переднем плане. Подпись гласила: «Пока его подружка снимается в реалити-шоу на Канарах, такой-то такой ублажает чрево и чресла с незнакомкой после неудачной премьеры своей новой пьесы».
— Ты не говорил, что ты в отношениях.
— «Неудачной премьеры»? — добродушно переспросил он, рассматривая на свет только что принесенный официантом графин с коньяком. — Они врут, как дышат.
Муза поджала губы, пытаясь сдержаться и не повторить вопроса.
— Стоп! Держи лицо так. Глаза на час дня, подбородок параллельно полу, спина, спина прямая! Отлично! Следующая пьеса — твоя. Еще раз скажи: «Ты не говорил, что ты в отношениях».
— Не надо меня режиссировать. Я не актриса.
— Актрисы мне вот где сидят. С актрисами каждый может, а ты вот сделай с не профессионалами, сотвори действо на чистом листе, а-ха-ха-ха!
— Впрочем, это закономерно. Но почему не сказать?
— А почему не спросить?
— Действительно почему… Наверное, потому, что ничто у тебя дома не навело на мысль о женской руке.
— А руки и нет. Руками мы ничего не умеем, только силиконовыми сиськами, за которые я же, кстати, и заплатил.
— Зачем?
— Не у всех, любовь моя, столько уверенности в себе.
— Как у кого?
— У нас с тобой, естественно. А ты думаешь, я валялся под забором никому не нужный? Не-е-т! Конечно, есть герлфренд, а как ей не быть. И не одна. О! Лицо какое! А говоришь, не актриса. Шучу-шучу. А ты за меня поборись, ты пойми, что нас с тобой связывает. Это же не просто так, это всё. Уф-ф, коньяк здесь гадостный. Пошли отсюда. Я знаю место, где нас угостят очень даже неплохим коньяченцо.
Пока он разбирался с официантом, Муза тайком нашла в интернете фото его любовницы и из короткой справки в Википедии узнала, что та снялась в нескольких сериалах и вела дневное ток-шоу на одном из подписных каналов.
— Я не хочу больше пить, — сказала Муза, когда они под ручку вышли из дверей ресторана на пустынную улицу. — Мне домой пора.
— Я не хочу больше пить! Я не хочу больше пить! — с пафосом продекламировал он, воздев руки ночному небу.
В длинном пальто и белом шарфе выглядел он очень импозантно. Тут же рядом с ними остановилось такси. Они молча залезли в машину, и он сказал шоферу:
— Нам туда, где так хорошо, что можно больше не пить.
Шофер удивленно обернулся.
— Не знаете где это? Я тоже не знаю. Тогда доставьте нас к реке. У воды всегда хорошо.
Таксист высадил их на пустынной набережной у Каменного моста.
— Здесь уныло, — заметила Муза. — Зачем мы сюда приехали?
— Зачем? Не знаю.
Из глубин его пальто мобильный просигналил о новом сообщении. Он вынул телефон, взглянул на экран и удовлетворенно рассмеялся.
— «Негодяй и скотина». Коротко и ясно. Долетела, стало быть, весточка. Стервозина безмозглая.
— Ты будешь ей что-то отвечать? Как-то объясняться?
— Вот уж этого она от меня не дождется. Кажется, я продрог. Здесь за углом есть одно достойное заедение, в смысле заведение. Айда?
Хозяйкой достойного заведения была дама не менее достойного возраста в леопардовых рейтузах и мохнатой жилетке, надетой на голое тело, с которым, как отметила Муза по ряду признаков, режиссер был неплохо знаком.
— Видела, ребятки, ваши личики в газетке. Как там, вести с Канар не поступали?
— Уже кто-то настучал, не без того, — расхохотался режиссер, заключая хозяйку в объятья.
Он извлек из кармана свой телефон и сунул его под нос хозяйке экраном кверху. Прочитав сообщение, она зычно рассмеялась.
— Ну чё, теперь вы с ней квиты. Она там пупками потерлась с этим рэпером, ты тут тоже времени зря не теряешь, — одобрила хозяйка.
— А она терлась? — режиссер устало зевнул, не прикрыв рта. — Я даже не знал, я же ящик практически не включаю. Послушай, солнышко, принеси нам своего «Гленфиддиха» согреться, а то промерзли мы по набережной гуляючи. Правда, солнышко?
Второе «солнышко» предназначалось Музе. Она согласно кивнула и попросила вместо виски мохито.
Хозяйка принесла напитки и присела за их столик поболтать. Режиссер от свежего спиртного взбодрился и продекламировал монолог Лакки*. Когда ему стало не хватать аудитории, он пригласил к их столу сидевшую неподалеку компанию из четверых модно одетых молодых людей. Завершилась попойка под утро, когда Муза, мечтая приклонить голову на собственную подушку, решила вызвать себе такси.
— Что ты, солнышко, я тебя никуда не отпускаю, — категорически заявил он, шумно вдыхая сырой предрассветный воздух. — Тем более до меня тут пешком два шага: нам с тобой как раз утренняя зарядка не помешает.
Он всунул ее руку себе под локоть и потащил Музу по переулкам в сторону от набережной. У двери он долго гремел ключами, распевая, невзирая на ранний час, «Майн либер шван» Вагнера, но не успели они зайти к нему в прихожую, как из бокового коридора выскочила загорелая девица. На ней были шорты-велосипедки, угги и короткий, не достающий до талии, топик.
— Это такая у тебя «терапия», значит? Ты, значит, поезжай заработай денег, а я пока тут пройду терапию. Ага, поехала, дура, заработала. Чуть шею себе не сломала, а он тут со своими блядищами терапию проходит…
Режиссера такой поворот, казалось, нисколько не огорчил, наоборот — лицо его расплылось в добродушной улыбке, и он проговорил доброжелательным тоном:
— Тебя уже отпустили с Канарчиковой дачи? Что так рано?
— Только не делай вид, алкаш, что ты не помнил, что я сегодня возвращаюсь. Знаю я все эти твои трюки, наученная уже.
— Боже, как мне надоели эти истерики! Уж если кому из нас и нужна тера…
На этих словах девица, растопырив пальцы с длинными акриловыми ногтями, совсем как Суини Тодд, кинулась на своего любовника, который, несмотря на ранний час и бессонную попойку, оказался готов к нападению. Удерживая ее за запястья, режиссер попытался скрутить девице руки, но она пнула его коленом в гульфик и, когда он ослабил хватку, высвободившейся рукой царапнула его по щеке до крови. В испуге Муза выскочила на лестничную клетку и услышала, как режиссер крикнул вдогонку:
— Я позвоню, солнышко!
«Сумасшедший», — пронеслось у нее в голове. Все последующие дни Муза заглядывала в интернет-таблоиды, боясь и втайне надеясь увидеть сообщение о побоище в доме модного режиссера с последовавшей за этим госпитализацией, но газеты будто забыли о его существовании. А он — о ее. Во всяком случае звонка от него так и не последовало.
Comments