Каждый новый день Адисы

            На место работы Адиса приезжал первым автобусом. Курортный пригород Барселоны еще спал, пляжи были пустынны, мягкие волны свободно неслись к берегу. Он раздевался до трусов, заходил в прохладную воду. Тщательно натирал песком тело, бритую налысо голову, несколько раз нырял, ополаскиваясь. Приспускал трусы под водой, возил рукой, намывая промежность. Не спеша выходил на берег, под пляжным душем смывал соль.

            Несколько часов спустя Адиса шел по нагретому песку в истертых сандалиях, огибая истомленные солнцем тела. Кофейная кожа на его лице блестела от пота. Капли стекали по вискам за уши, дальше на напряженную шею. Низкий упрямый лоб, широкий нос с порваной левой ноздрей, густой черный войлок короткой бородки сразу под нижней челюстью – особенность мужчин мандинка. Скопление красных сосудов на белках темных глаз делали взгляд угрожающим, диким. Адиса знал это, надвигал растрепанный козырек вылинявшей бейсболки почти к самому носу, чтобы не оттолкнуть покупателей. Солнцезащитные очки чернокожему нельзя – вид становился подозрительным, так он ничего не продаст. «Вода, кока-кола, пиво, красивые парео, полотенца дешево». Вот он присел на несколько минут в тени, глотнул воды из бутылки, кивнул бредущему навстречу Бакари и двинулся на новый круг по своему участку.

            После семи вечера жара спадала. Набережная приморского городка заполнялась гуляющими парочками, семьями с детьми и собаками, бегунами, роллерами, велосипедистами. Бары и пляжные рестораны-чирингито гудели музыкой и голосами, зазывалы размахивали глянцевыми картами меню. По краям выложенного серой плиткой променада громоздились россыпи ярких тряпок, сумок и кроссовок с узнаваемыми логотипами. Адиса сидел на корточках возле своего товара, разглядывая толпу, привычно прятал воспаленные глаза под козырьком бейсболки. Бакари, наряженный в новую красную майку, вертелся среди отдыхающих, улыбался во весь рот, выкрикивая «полотенца, парео дешево».

            Торговцы начинали собираться домой после десяти вечера, чтобы успеть на последний автобус. Адиса помог Бакари открыть канализационный люк и загрузить внутрь на металлическую сетку пластиковые коробы со льдом, запасы пива, воды и шипучки. Аренду за торговое место и крючок-ключ от этого люка они оплатили за три месяца вперед. В сезон торговля шла хорошо. Адиса затолкал пакеты с непроданными тряпками в большую сумку на колесиках. Аккуратно разместил сверху свою главную ценность – черную пластиковую папку, перетянутую тканевой резинкой.

            Уже совсем стемнело, когда Адиса затащил сумку в переднюю дверь автобуса, вежливо пропуская других пассажиров вперед, вставил картонную карту в терминал для оплаты. Бакари с двумя тюками двинулся к широкой средней двери и постучал по створкам, привлекая внимание водителя. Тот закрыл переднюю дверь, и автобус тронулся. Бакари замахал руками, вещи повалились на бок. Адиса крикнул водителю:

– Сеньор, сеньор, подождите, откройте двери, человек не успел зайти.

            Автобус медленно разгонялся, набирая скорость. Красная майка Бакари выделялась ярким пятном в темноте пустой остановки. Кто-то из пассажиров неодобрительно качал головой, но вступаться никому не хотелось. Водитель рыкнул, что у него расписание, и он не может дожидаться каждого, а потом сказал «иди, парень, сядь на место». Адиса прошел в конец салона, слушая причитания Бакари в телефонной трубке, уселся возле своей сумки и уставился в темные окна. Автобус несся по едва освещенным улицам пригорода, устало постанывая. В оконных проемах, как в зеркалах, отражались кресла с голубой обивкой и сонные пассажиры. Адису почти не было видно. Темная одежда и кожа сливались с чернотой за окном. Он казался призраком среди этих людей.

            Следующим утром Адиса привычно рано приехал на пляж в пригороде. Искупался, накрылся одним из своих парео и уселся лицом к морю на бетонный парапет набережной. До наплыва отдыхающих было еще часа три. Он вытащил из набитой товаром сумки черную пластиковую папку. Достал оттуда кусок тонкой фанеры, зашкуренной по краям, осторожно погладил пальцами закрепленный на нем клейкой лентой незаконченный рисунок. Уложил возле себя набор пастельных мелков, баллончик фиксатора, палочки для растушевки, ластик и склонился над бумагой.

            Постепенно зевающие пляжники-одиночки сменились шумным человеческим ручейком. Вот уже звучала музыка, детский визг, взрывы хохота. В воздухе стоял синтетический кокосовый запах солнцезащитного крема. На набережной появились чернокожие парни с привычными сумками и тюками. Бакари отделился от приятелей, к которым вчера напросился ночевать, подошел к парапету и плюхнулся рядом с Адисой, стараясь не толкнуть друга локтем.

– Еще не поздно рисовать для той выставки в благотворительном центре.

– Нет. Я уже сказал.

– Почему, Адиса? Ты же можешь. Нарисуй много-много глаз в темноте, как в грузовике, на котором мы ехали в Алжир. Чернота и глазааа… Здорово же! Или брезентовые палатки в лесу в Танжере, где мы жили, пока деньги на дорогу в Испанию зарабатывали. И повсюду горы банок от консервированных сардин. Сардины, каждый день сардины, почти год… До сих пор запах рыбы ненавижу. А помнишь того парня, Диавара, который болтал, как доберется в Барселону, будет играть в футбол и станет миллиардером. Ты его нарисуй на вокзале, где он милостыню просил или вещи за еду таскал. И напиши под картинкой «Дорога к мечте». Смешно ведь, чего ты недовольный опять? Ну тогда железный забор на границе в Сеуте и того мужика с разорванными о колючую проволоку руками. Беее, прямо до локтей. И чтобы кровищи много… Вот это получилась бы картина, я тебе скажу!

– Хватит. Это все и без меня показывают в телевизоре или вон в газетах пишут.

– Так рисуй про сейчас. Там же про то и просят – «Европа глазами беженца». Нарисуй нашу квартиру, набитую двухъярусными кроватями и тюками с товаром. И глаза везде. Вот они наши глаза, смотрят на вас. Вчерашнего водилу нарисуй или ту дуру-медсестру, которая отказалась подходить к Хасану, когда мы его избитого, всего в кровище, приволокли в госпиталь, а она кричала, что у нас всех обязательно СПИД…

– Я не рисую страдания, друг, я уже сказал.

– Выставка ведь, – Бакари по-детски вытянул губы. – Это же шанс. Надо хорошенько разжалобить людей, вдруг тебя заметят, ты ведь не забудешь меня тогда? Все равно рисуешь, все деньги на это тратишь. А эти твои картинки даже продать нельзя – окна, одни окна с занавесками. Почему окна, Адиса? Где ты видел эти занавески?

            Адиса молчал. Потер мелком пастели кусок наждачной бумаги, наточив кончик, как показывал учитель в благотворительном центре, и продолжил рисовать. Тонкая деревянная рама окна приоткрыта, на светло-желтой стене образовался скошенный солнечный прямоугольник. В нем видны трещинки и сколы штукатурки – это старый дом, уютный, обжитой. Полупрозрачная кружевная занавеска взлетела вверх, надутая ветром из окна. Что там, за стеклом, не видно – блеклые пятна. Здесь, внутри комнаты, мирно, отчего-то радостно, все расцвечено мягким утренним солнцем. Адиса улыбался, вырисовывая тонкий узор на кружеве. В этой комнате, у открытого окна с парящей в воздухе занавеской начинался каждый новый день Адисы.