КТО-КТО...

«Лето – это маленькая жизнь».

Из песни Олега Митяева

Хватит мотаться по миру. Здесь я умру… в этом самом кресле.

Ой! Извините за мрачные мысли.

Мы только что купили дом у двух пожилых дам, похожих на старых ведьм. Но мне безумно понравился их маленький загородный кирпичный коттедж с цветником спереди и огородом сзади. Теперь это моё единственное, давно желанное жильё. Я отсюда уже никуда не перееду. Это моя последняя тихая гавань, моё убежище отшельницы, мой остров в море суеты и людских толп.

Мне нравится, что местность не совсем плоская, но и не слишком холмистая. Зелёный луг, который раньше у старых хозяек был льняным полем, плавно спускается к заливу справа и упирается в небольшой лесок слева. Над ним простирается потрясающе широкое английское небо, каждый вечер расписанное новыми узорами облаков, очень розовых на закате.

Красота! И этой красотой я любуюсь, глядя в окно перед своим письменным столом с компьютером. И всё-таки в этом пейзаже мне чего-то не хватает. Он недостаточно живой, несмотря на огромное разнообразие птиц в этой местности.

Уезжая, странные сестры предупредили нас, что места эти загадочны, но мы не можем серьёзно относиться к этим старушкам, одетым в Версаче. Они хихикают: «Не волнуйтесь. Всё наладится само собой».

Наладится само собой? Конечно, наладится. Только не само собой. Мы с мужем ещё долго будем здесь всё переделывать и перекрашивать. Но вот этот пейзаж за окном… В нём будет трава и полевые цветы. И… что-то ещё.

Дальше мои дни потекли быстро, однообразно, но приятно. Рано утром я выходила в сад, работала часа три в огороде или в цветнике. В перерыве мы с Онреем пили кофе и завтракали яйцами, которые нам неохотно несли «паршивки» — четыре рыжие курицы. До обеда я успевала сделать пару дел по дому, а потом садилась за рабочий стол. Перед таким пейзажем писалось легко, но чего-то в нём всегда не хватало.

Так мы прожили довольно счастливо всё лето, пока не наступил золотая осень. И тут я как проклятая застряла на двадцать какой-то главе.

Это случилось в тот день, когда впервые небо затянуло тучами на целые сутки. Обычно мне нравится смотреть на дождь, слушать его шёпот, особенно когда Онрей разжигает огонь в камине. У местного дождя необычный характер и успокаивающий голос. Он очень сильный и косой, и уж если он начнёт гулять по селу, то только куры разбегутся. Но в этот раз мне ужасно тяжело на душе. Даже когда погода снова меняется, экран компьютера продолжает светиться белой пустотой. Промаявшись всю неделю, после обеда в пятницу я не иду к своему столу, а возвращаюсь в сад.

Обычно ко мне приходят неплохие идеи, когда я рву сорняки или подрезаю обнаглевшие лианы. Однако теперь почему-то всё это не помогает. Даже Онрей волнуется обо мне. Ему проще: у него есть обязанности. Он уезжает поздним утром в свою сельскую клинику и работает до восьми вечера, ведь он ветеринар. Онрей на пять лет моложе меня, энергичнее, и у него нет проблем с вдохновением или недостатка в пациентах. А я, похоже, излишне погружаюсь в уединение и самозанятость.

Вечером Онрей приезжает с работы и сразу бежит искать меня в теплице, которую я готовлю к зиме.

— Тебе пора развеяться и «выйти в люди», — заявляет он с порога.

— Не хочу, — отвечаю я и только тут замечаю, что он держит в руке яркую бумажку, похожую на рекламную.

Так и есть. Лифлет оповещает всех, что в эти выходные в садовом центре соседнего посёлка будет сельская ярмарка и ежегодная выставка местных чемпионов среди овощей и фруктов. На фотографии виден длинный стол, красиво украшенный плодами трудов местных фермеров. Начало ярмарки завтра, в субботу, с девяти утра.

— Поехали, — уговаривает Онрей. — Там ещё будут продавать деревенское пиво, мёд, сыры…

Мы решаем выехать в восемь, так как парковка там далековата от центра, и идти придётся через всё село. Однако утром у Онрея неожиданно поднимается температура. Я предлагаю поехать в другой раз, так как до завтра он вряд ли поправится.

— Значит, через год? Что ты! Поезжай одна. Тебе будет полезно, а я уже настроился, что ты привезёшь мне хорошего пива.

— Но тебе нужен уход.

— Не маленький. Справлюсь.

Онрей умеет уговаривать, уж это точно.

Я рада, что поехала. Погода отличная, выставка организована замечательно. Я брожу по ней весь день, как по музею. Народу многовато, но не тесно. Я снимаю для Онрея на телефон огромные оранжевые тыквы, выращенные к октябрьским праздникам, лук размером с детскую голову, уродливые, но сладкие помидоры, пламенные георгины, яблоки сказочных сортов… и много других чудес. Я покупаю луковицы тюльпанов и семена. В одном парусиновом павильоне продаются мой любимый свежий козий сыр и оливковое масло на разлив, приправленное на любой вкус. Вокруг ограждений с вислоухими кроликами толпятся дети с мамами. Кур много, но петуха не застала — опоздала. Торговец у вольера пожимает плечами.

— Эй, леди, приезжайте завтра. Птичек еще будет. Приберегу для вас… какого пожелаете?

— Доркинги есть? И чтобы гребень красивый.

— Гребень пока обещать не могу. Договорились? Как вас зовут? — спрашивает торговец и вытягивает карандаш из-под шляпы.

— Лидия, — отвечаю я, прощаюсь и иду покупать пиво на вытоптанную лужайку под открытым небом.

Старые дубовые бочки стоят здесь в качестве декора. Пиво не разливное, а в фирменных тёмных бутылках. Возле бочек, как у столиков, толпятся молодые люди, солидные фермеры и смеющиеся женщины моего возраста в разноцветных резиновых сапогах. Бочки стоят прямо на сырой земле, но чтобы не было слишком грязно, между ними уложены доски. Вот и хорошо. Не хочется тащить грязь на спортивных ботинках в машину.

Пока я выбираю для Онрея пиво и эль, за спиной слышу тяжёлые шаги по этим самым доскам, как будто кто-то в ковбойских сапогах со шпорами. Оборачиваюсь и вижу перед собой высокого молодого человека в осеннем пальто. У него длинные каштановые волосы, а лицом он напоминает артиста из фильмов моей советской молодости. Бросаю взгляд на его ноги — сапоги простые, сельские, без шпор. Лет ему ужасно мало, не больше двадцати.

Он смотрит на меня приветливо, и я решаю, что он просто обознался. Изображаю на лице вежливую улыбку и хочу обойти его, но тогда придётся сойти с досок в грязь. Найти альтернативу я не успеваю, потому что он вдруг говорит:

— Лидия. Красивое имя. А я — Тэд.

— Очень приятно. Позволите пройти?

Парень по имени Тэд, не спуская с меня глаз, шагнул прямо в коричневую лужу, уступая дорогу. Похоже, он шёл за мной от птичников, если успел подслушать имя. Что ему нужно?

Я киваю ему и направляюсь в сторону палатки с мёдом. Тэд плетётся за мной. Он держит руки в карманах и пригибается, заходя в просторный павильон, при этом всё время косит на меня глазом. Я вспоминаю, на кого он похож. Был такой Валерий Матвеев, но он давно умер. Этот мальчик посимпатичнее, и такой же обаятельный.

У прилавка с янтарными баночками торговка окликает его:

— Эй, сынок. Твоя мамаша никак не может выбрать мёд? Купи для неё вот эту коллекцию, — и она поднимает прозрачную коробочку с полудюжиной маленьких баночек, — Тут и акация, и манука, и вереск.

Не сразу понимаю, что это она про меня. Тэд достаёт купюру, получает коробочку со сдачей и сует всё это в карман. Мне пора возвращаться домой. Я медленно иду к выходу, ноги гудят от усталости, а темнеет уже рано. В нескольких шагах от меня так же медленно шагает Тэд, его шаги звучат по асфальту гулко, будто у него каблуки подбиты.

Довольно. Я останавливаюсь. Звать на помощь пока причин нет, но мне неуютно. Поравнявшись со мной, Тэд вынимает руки из карманов.

— Ну вы и нагрузились. Давайте помогу.

Голос у него с хрипотцой, низкий, но тихий.

— Спасибо, не надо. Ты бы шёл своей дорогой, парень. Чего ты за мной увязался? Телефон у меня старый, денег мало, грабить нечего, только вот эти покупки.

Парень качает головой и фыркает совсем по-детски.

— Вы очень красивая. Ни грабить вас, ни пугать я не хочу.

— За комплимент спасибо, но тебе на молодых девушек любоваться надо. Я тебе в матери гожусь.

Он опять фыркает, но, видимо, вспоминает про мёд и тащит коробочку из кармана.

— Это вам. Моя-то мать давно умерла. Давайте ваши сумки и скажите, куда их отнести.

Я внимательно его разглядываю. Обычный ребёнок. Может быть, он просто наивный? Мои инстинкты осторожности отказываются предостерегать меня — опасности в нём не чувствуется. Глаза умные, в рыжих ресницах. Он на самом деле приятный, хоть и странный. А почему, собственно, нужно ожидать подвоха в добрых делах? Неужели, потому что без подвоха их уже давно люди почти не делают?

Ставлю сумки на тротуар. Вокруг ещё много людей. Если что, далеко с ними не убежит. Тэд прячет мёд в одну из сумок, подхватывает их и закидывает за плечи. Я иду к машине, он плетётся за мной и сыплет комплиментами. Получается у него это без пошлости. Не скрою, мне и приятно, и неловко. Он называет меня доброй и очень важной для него персоной. Я пытаюсь отшутиться, но не получается.

Когда подходим к машине, сумерки уже заметны. Пикает телефон, Онрей интересуется, собираюсь ли я домой. Отправляю ему ответ и открываю багажник. Тэд укладывает сумки и молча смотрит на меня, как гостиничный носильщик, ожидающий чаевые.

— Тебе заплатить?

— Нет, — говорит он и вдруг прижимается широкими губами к моей шее.

От неожиданности я замираю, и по телу бегут мурашки. Кажется, я больше пугаюсь, что Тэд — вампир. Он печально вздыхает. Понимаю, что это не поцелуй, ничего сексуального в этом прикосновении нет. Это было искренне, наивно. Если бы я была верующей, сказала бы, что ко мне прикоснулся ангел.

Тэд снова шумно вдыхает воздух и выпрямляется.

— От вас яблоками пахнет.

Я в оцепенении ищу в одной из сумок яблоко, достаю его. Он берёт, открывает рот с крупными зубами и с хрустом откусывает половину.

— Я теперь всегда буду думать о вас, — говорит он с полным ртом, кивает, как бы кланяясь, и делает несколько шагов назад, жуя и причмокивая. — Я вас очень люблю.

Что за ерунда? Я действительно не знаю, как поступить. Помог донести сумки и ничего плохого мне не сделал. Конечно, я не давала ему разрешения прикасаться ко мне, но и не запрещала. Ведь так прикасаются не женщине, а скорее к матери. Он сирота. Может быть, он скучает, и у него действительно не всё в порядке с головой. В общем, я уезжаю со странным чувством — почти с жалостью. В нём есть что-то трогательное, что-то такое, что вызывает у меня слёзы.

Я чувствую себя лучше только после того, как прихожу домой и наблюдаю, как Онрей отчитывается о состоянии здоровья и радуется покупкам, как гостинцам. Вместо пива я приношу ему на диван чай с мёдом и рассказываю, что мне помог нести покупки молодой красавец.

— А я всегда тебе говорил, что ты у нас ещё ого-го! — отвечает Онрей и добавляет, что мёд из клевера ему нравится больше, чем из акации.

Всю ночь я не могу уснуть. Мне мерещатся странные, новые звуки снаружи, вокруг дома. Утром Онрею лучше, а я решаю попробовать, наконец, добить ту главу. Я надеваю кофту потеплее и подхожу к окну. За окном луг заметно пожелтел, а низко над травой висит белёсое облако.

Вдруг я чувствую себя ёжиком в тумане. В метрах двухстах от дома над облаком поднимается лошадиная голова и трясёт ушами. Я даже смеюсь от радости. Так вот чего не хватало мне в этом пейзаже.

— Онрей! — кричу я на кухню мужу, который готовит кофе, а сама уже лечу по ступенькам к двери, — Ты только посмотри на это чудо!

Я бегу по сырой траве, но, увидев тёмную фигуру, иду медленнее, чтобы не вспугнуть коня. Онрей нагоняет меня, когда я уже совсем близко к прекрасному животному. Муж первым подходит к нему и с сознанием дела протягивает руку, что-то приговаривая. Но конь мотает головой, фыркает и косит на меня одним глазом.

Я встаю как вкопанная, как молнией поражённая. Глаз этот в прямых рыжих ресницах, а второй почти закрыт длинной рыжей чёлкой. Хорошо расчёсанная грива точно такого цвета, как длинные волосы молодого парня на ярмарке.

— Тихо, Тэдди, тихо, — приговаривает Онрей и гладит мускулистую шею.

— Почему Тэдди? — спрашиваю я.

— Типичное имя для коней такой масти. Мой прадед кавалеристом был, рассказывал. Если хочешь, назовём его Брауни или Тоффи.

— Нет-нет, — возражаю я, — Тэдди ему очень подходит.

Я шагаю ближе, и конь тянется губами к моей шее.

— Эй, старик, похоже, ты понял, кто в доме хозяин, — смеётся Онрей.

— Старик? — удивляюсь я.

— Ну, похоже, что лет двадцать ему есть. Так что он в этом смысле наш ровесник. Лошади живут лет тридцать в лучшем случае.

Онрей продолжает рассказывать всё, что знает о лошадях, расхаживая вокруг Тэдди, а я прикладываю ладонь к рыжей щеке. Мурашки. Такие бывают, когда сунешь озябшие руки под горячую воду. Глаз Тэда смотрит почти насмешливо. Он опять очень знакомо фыркает и толкает меня носом в плечо.

— Да принесу я тебе яблоко, — говорю я тихо и обнимаю его голову.

Он замирает. «Я вас очень люблю», — вспоминаю я хрипловатый голос. Так любит своего хозяина верный пёс. Я не знаю. У меня никогда не было собаки.

Вскоре Онрей идёт проверять местные источники на предмет потерявшейся лошади, но я почему-то знаю, что он никого не найдёт. Сегодня писать роман легко, как никогда, хотя к завтраку туман поднялся, и в чистом поле нигде не видно рыжего коня. Я совсем не беспокоюсь о нём. Я готова поверить, что бывшие хозяйки были ведьмами, и в этих землях остались оборотни. Места и впрямь волшебные.

И с тех пор мне очень здорово работается за моим столом ранним утром, когда за окном носится по полю рыжий конь. Он иногда взбивает волны тумана, и они кажутся белыми крыльями за его спиной.

Конец.