Если вы ни разу не вытаскивали человека без сознания из ванной, знайте: это нелёгкое занятие. Почти бездыханное мокрое тело, мягкое, руки скользят – под плечи не взяться, сложно подступиться. Тяжёлое это занятие – вытаскивать чьё-то тело из ванны.
Впервые я увидел её на вокзале – ранней весной, когда, полный сил и надежд, прибыл в новый город. Начиналась моя жизнь в эмиграции. Усатый, в коротком тёмно-зелёном пальто и в коричневых замшевых кедах – не важно, как я выглядел, важно то, что над моей головой мыльным пузырём переливался огромный стеклянный купол. Попутчики высыпали на платформу и энергично, как муравьишки, разбрелись каждый в своём направлении. Одному мне надо было ждать. Я ждал. Ждал. Связи нет. Есть место встречи. Минуты тянулись, я развлекался как мог – выхватывал кого-то случайного из толпы и изучал с головы до ног: всматривался в эмоции на лице, строил его мысли в голове, предполагал, куда он спешит и что его там может ждать. «Куда вы торопитесь, гражданин?» – бормочу я по-русски себе под нос и тут замечаю светлое, широко улыбающееся лицо – смотрит на меня и приближается. Похоже, она.
Ростом сто семьдесят, может чуть больше. Чёрная худи, короткая куртка, лосины из кожзама, естественно, голые щиколотки и уставшие, смертельно уставшие белые AIR MAX. Рыжие волосы, огромный, кирпичного цвета шарф и голубые глаза с озорным прищуром – сразу получили от меня кредит доверия.
Нельзя сказать, что она плохо говорила по-русски. Да, иногда тупила, подбирая слова, – с таким приятным мягким акцентом. Говорила быстро, иногда слегка грассировала. Мне показалась задорной, весёлой девчулей. Мы нырнули в переходы, утыканные шильдами, закусочными, пёстрой рекламой, той мишурой вокзальной жизни, которая есть у любого значимого города. Две пересадки в метро и 10 минут на автобусе – таков был наш маршрут и мой первый час на общественном внутри мегаполиса.
И вот – огромное здание в девятнадцать этажей торчит на окраине города. С виду – отель, не хватает только вывески HOLYDAY INN на крыше. С балкона открывается потрясающий вид: чёткие контуры главных высоток города – слева, а справа – синеющая гряда Альп.
– Да-а... Вид – бомба, но локация – жопа, – сказал я, выпуская дым.
– Не центр, но первое кольцо, и хорошо, что ночной автобус останавливается напротив входа в дом.
– Это плюс, бесспорно. Но вид обалденный.
Оторви-голова. Она приехала в Мюнхен год назад и поступила в университет. Тусовалась, много тусовалась – это было заметно по квартире. Не то чтобы убитая, но тот диван, приспущенные жалюзи и затхлый воздух прямым текстом говорили: здесь курят и сутками тусуются. Взглядом я искал на полках бонг, но натыкался на коробки спиртного. Молодая студентка в большом городе, идущая одна по жизни, вне контроля родителей. Она словно проживала жизнь кадрами видеоклипов из МТВ чартс. «Young and wild». Воплощение беспечности. Мы быстро нашли общий язык: темы и увлечения – то ли оттого, что я был ей родственником седьмой воды на киселе, то ли потому, что сам в юности имел такое же безрассудное отношение к будущему и жизни в целом.
22-х летняя немка с белорусскими корнями, Машка приходилась двоюродной сестрой моей бывшей. Родилась она в Солигорске, но ещё маленькой эмигрировала с мамой. За мамой тогда приударил «ровный пацик из Солика», и она, взвесив все за и против, уехала вместе с ним в Германию. Так Машка росла и взрослела в свободной Европе, но в семье Машка Солигорчан, прошедших развал совка. Это отдельный тип белорусов: саркастичных, предприимчивых, неунывающих и резких, как боли в животе.
Изначально она съехала с квартиры к своему африканскому друганцу, который хорошо варил рис и жарил курицу, играл в футбол и читал репчик со своей бандой там, где это можно было. Они пробыли счастливыми вместе какое-то время, веселясь и трахаясь. Постоянно на мели, но под кайфом и с музыкой. Молодая горячая кровь.
Хлоп – незапланированная беременность. Машка выехала из общаги и покинула большой город, вернувшись в провинцию к своей семье. Драма, драма, драма.
Помню, как в июле, в разгар ЧМ по футболу, должен был собрать кухню своей бывшей жене, и раз уж был в той части города, решил замутить травки через Машку. Это не всегда было быстро, но почти всегда стопроцентно.
– Конечно можно, у меня тут на районе подружка, у неё обычно есть.
– Отлично, я тогда подожду, как только будет готово – напиши, я заберу.
– Хорошо, я в магазин, с малым погуляю, а потом тебе позвоню.
– Deal.
День выдался тяжелый: у меня похмелье, на улице невероятная жара, и я пообещал собрать кухню для бывшей. Крошечное помещение к 10 утра уже было как духовка.
Вечером играют англичане, и хоть я холоден к футболу, но в этот ЧМ топлю за англичан. Четвертьфинальный матч обещал быть интересным, да и было что отметить – закончу начатое дело и больше не ногой в эту квартиру, ещё минус одна связь с бывшей. Включаю Боба Марли, пью кофе и приступаю к работе.
Заявленный Машей час затянулся до вечера… я начинал терять всякую надежду добраться домой в скором времени. Нашёл свободное место в барчике через дорогу. Бары в этом районе – из разряда «дешево и сердито», как кафетерии у нас в гастрономах или маленькие виноводочные отделы, где у входа трутся алкены – рабочий класс без надежды на будущее.
Вернисаж на районе, где при входе тебя встречает не приветливая улыбка хозяина, а немой вопрос «Ты кто такой?» И уже потом до тебя долетает кисловатый запах пива. Закуски: чипсы, орешки да разогретая пицца, развлечения – тройка игровых автоматов и бильярд с затёртым до блеска на углах зелёным сукном. Но там непременно есть телевизор и гарантировано холодное пиво, а мне это и было необходимо – утолить жажду да не разочароваться в матче. Короткий вопрос, короткий ответ – пробка вылетает чётко в ладонь, бутылка не успевает коснуться барной стойки, и холод сжимает моё горло.
Только я успел сделать три больших глотка, как зазвонил телефон:
«Можешь прийти? Срочно, приди пожалуйста, у меня проблемы, он снова здесь, и я очень боюсь его».
Хорошо, что здесь подают в стекле, а не в бокале. Встаю, выхожу, улыбаюсь – это не то, что я ожидал от вечера, но, кажется, будет интересно.
Через пару минут я уже стучал в белую дверь, которую месяца два назад вешал на сорванные петли. Хлопать дверями – мне это знакомо не понаслышке. «Привет. Проходи. Можешь не разуваться, иди так! Он здесь, сейчас уходит», – чуть переминаясь говорит Машка. В коридоре с трудом помещались двое. Я скинул рюкзак с плеча и молча прошёл за ней в комнату. Балконная дверь нараспашку, а воздух всё равно тяжёлый, спёртый. Жара!
Однушка – точная копия квартиры, в которой жила моя бывшая. Левее от кровати – шкаф, в противоположном углу – вечно разложенный диван, на котором проходит вся жизнь. Апартаменты освещались тускловатым жёлтым светом и больше напоминали комнату в общаге, где идёт постоянный движ, нежели уютную квартирку молодой мамочки. Детская кроватка у стены. Угол над кроваткой заклеен милыми фотографиями, звёздочками и именем её мальчика, написанным зеркально.
«Видимо, что-то пошло не так, вот не зря я записал её в телефоне как “Машка косяк”». – Усмехнулся этой мысли.
Яркий экран в беззвучном режиме сутками вещал какой-то трэш вперемешку с
мультфильмами. Малыш втыкал, как завороженный, в яркие цвета и спокойно грыз огурец, пуская слюни на замызганный слюнявчик.
– Я покурю?
– Да легко.
– Тебя угостить?
– Да, пожалуйста, у меня была сегодня пачка, но этот пришёл, и я много курила.
Мы вышли на просторный балкон. В углу была сделана чилаут зона из старого матраца, на коричневом кафельном полу стояла расплавленная свеча, в стеклянной банке – как ядом, переполненная окурками пепельница. Закуриваем. Разворачиваюсь лицом в комнату, смотрю на раздражённого отца ребёнка, затягиваюсь, выдыхаю.
«Подожди, на, подержи сигарету, а то он сразу плачет, когда меня не видит. Я сейчас». Выходит и переносит малого так, чтобы он сидел на краю дивана и мог её видеть, а она – его.
– Он тебя не трогал?
– Нет. Я просто хочу, чтобы он спокойно ушёл. Снова устроил скандал. И подружка должна вот-вот прийти, она просто в городе и уже скоро едет домой. Она тут живёт недалеко, а у неё есть. Я ей написала сразу, но она не отвечала, вот ответила, что скоро будет ехать сюда.
Любит же Машка приврать. Ну да ладно, посмотрим, что будет происходить дальше, раз уж я тут.
Невысокий, худощавый африканец кипишит у шкафа с одеждой, что-то там ищет, перебирает тряпки. Он хлопал дверцами шкафа и выдвижными ящиками, ходил в поисках чего-то из угла в угол, снова заглядывая в шкаф. Его глаза сыпали искрами, а белки – красные то ли от стресса, то ли от недостатка сна – придавали демоничность, несмотря на детские черты его лица и смешную причёску. Причёска модная, как у Weekеnd на взлёте карьеры.
– Слушай, а можно футбол посмотреть?
– Присмотри тогда за малым, я помою посуду.
– Без проблем.
– Сейчас я напишу ей, спрошу, когда она будет точно.
– Да всё нормально, я посижу, я уже не спешу.
Присаживаюсь на край дивана, нахожу пульт от телика, листаю каналы в поисках матча. «Ну что, Лёнька, посмотрим футбич?» – обращаюсь к мальчику, а он глупо смотрит на меня своими огромными глазами, моргает, пускает слюни. Аккуратно подвигаю его к себе. Все детки такие мило-пухленькие, а этот, видимо, самый пухленький из всех. Прикольный он малыш.
Ругань поутихла, вернее, перетекла в другое русло. Любовники ругались без крика, разговаривали на повышенных тонах, пытались сдерживаться, но ничего не выходило, скандал просто перетёк в форму, более комфортную для соседей. Угрожали друг другу, но я не совсем понимал о чём речь – с немецким у меня было ещё не очень хорошо, тем более что речь была беглая, с обилием английских слов с африканским колоритом, местного сленга и каких-то своих тем, в которые мне не интересно было лезть. Я придерживался стратегии «моя хата с краю», я тут, чтобы он не сломал окно или дверь, не побил Машку. Скандал между ними – не новость, однажды я даже разговаривал с PAUL, Машка просила: я-то старше этих ребят, хоть и говорил на их языке, опыта у меня больше. Долго мы с отцом Лёньки просидели тогда, не помню точно, что ему говорил, но однозначно – что он бросать малого не имеет права, у малого должен быть отец и он должен о нём заботиться. Раз уж забахал, то пусть и тянет. В тот вечер мне показалось, что он меня понял, – как оказалось, ненадолго. Семейные психологи тоже не помогли. Эта тема стара, уже больше года эти качели – как Машка забеременела, так и началось.
В конце концов, у меня есть ещё пиво и футбол, да и Лёнька мне друг. Но тут меня
зацепила фраза:
«Ты покупала кокаин! Зачем ты покупала кокаин? Ты делаешь это на глазах у моего ребёнка!!» – PAUL сказал это на английском и громко, чтобы я услышал. Оп, а тут интересней, чем в телике. Реплика вернула меня к реальности, я переключил внимание с экрана, уставился на Машку, Лёнька уставился в огурец.
«Я не покупала кокаин! Ты всё придумал. Это не мне!»
Машка оправдывалась, объясняла, что это не так и он накручивает, что она не употребляет кокаин и не покупает его, а лишь однажды с кем-то там, и это было давно, и он может сам всё проверить, позвонив кому-то там...
Он абсолютно не слышал её и продолжал, наращивая давление, каждым новым предложением входил в раж, всё более взвинчивая, раздувая ярость в себе. Меня он уже не замечал.
«Я звоню полицейским! Всё, хватит это терпеть, мой малыш будет со мной, ему не нужна мать, которая постоянно курит травку и врёт! Ты мне всегда лжёшь! У Тебя нет друзей! Ты всем должна, всем врёшь», – достал мобильный и уткнулся в экран.
«Какой номер у полицейских?» – Не дожидаясь ответа, он продолжил: «Ты все деньги пускаешь на траву, где те деньги, которые я тебе дал позавчера? Да-да-да, купила ты еды, не ври мне, ты постоянно мне врёшь в лицо!»
«Показушник», – подумал я и продолжил смотреть футбол – там честнее.
Спустя минут пять он так и не вызвал мусоров, но ушёл, громко хлопнув дверью.
«Вот же ж сука», – подумал я, – «не он это окно на кухне заклеивал мусорным пакетом и не он дверь вешал на петли, но он выбил окно и сорвал дверь с петель».
Оставшись наедине с Машей, я её выслушал и успокоил, насколько это было возможно. Она попросила меня присмотреть за ребенком, пока она готовит ему смесь и в целом занимается какими-то домашними делами – посуду помоет, игрушки приберёт, посуетится и отвлечётся. Я сидел спокойно с малышом и смотрел футбол, ожидая, пока её знакомая подойдёт.
Раздался звонок в дверь.
– Я открою... Говорит, что-то забыл! Я его впущу?
– Пусть берёт всё, что хочет, – донёсся голос с кухни.
Он снова искал что-то в шкафу. Развернулся новый виток событий – опять крики и обвинения. Затем он ушёл в туалет. Я продолжал смотреть с пацаном футбол, открыл вторую бутылку пивка под второй тайм – англичане не радовали. Не радовал, в принципе, вечер. Уставший – уже девять, потный – а ехать домой около часа. Как я хочу в душ! Да уж, денёк не из лучших, но досмотрим это кино до конца.
– Его долго нет.
– А где он?
– Пошёл в ванную, – сказала Машка, – заперся там. И не открывает. Я не знаю, как открыть.
– Принеси столовый нож.
Замок поддался легко. Осторожно приоткрыть дверь не получилось – что-то мешало. Надавил. Заглянул. На кафеле валяется распотрошённый рюкзак, какие-то тряпки, мелочи. Пытаюсь открыть дверь шире – что-то мешает. Налегаю, открыл.
Всё тот же противный желтоватый свет. PAUL лежит в ванной под струями воды, вся одежда мокрая. Чувствую, как под ногами что-то крошится. Розовые драже размером в один цент разбросаны по полу. Под раковиной лежит открытый полиэтиленовый пакет с такими же «пуговками».
И тут картинка приобретает особую резкость, цвета становятся ярче. Я слышу собственное сердце, как оно медленно, размеренно, постепенно нагоняет темп. И вот она, вспышка – адреналин.
Всё стало очевидно. Первым делом проверил пульс. Нет на запястье. Нет на сонной артерии. Зеркальце. Окинул взглядом полки. Зеркальца нет. Чем заменить? Экран телефона. Всё ок, он дышит. Дыхание было неглубоким и частым. Чего так жарко тут? Вода же тёплая. Включил холодную. Начал омывать голову. Промыть желудок! Да, это лучшее, что можно сделать в такой ситуации и при отравлении в целом.
«Есть вода? Неси любую бутылку, я видел у тебя недопитая от колы стоит на столе!»
Пока Маша бегала в поисках пустой бутылки, он пришёл в себя, вернее, приоткрыл глаза, и снова провалился куда-то в пустоту. Появилась бутылка с водой.
– ПЕЙ! Что он принимал? Ты знаешь, что он принимал?
– Я не знаю, как это сказать.
– Это что-то типа ЛСД или МДМА?
– Нет, это совсем другое, это не такое.
– Я не курсе, что делать в таких ситуациях, давай ты посмотришь в гугле, тебе будет проще на немецком узнать, что делать в таких ситуациях.
Бледная как кафель, трясущимися пальцами она резко достала из заднего кармана сотовый, шустро вбила запрос, судорожно скролила и шевелила губами при чтении. Яп оливал его голову ледяной водой. В соседней комнате разрыдался ребёнок, Маша выбежала успокоить малыша. Мёрзли ладони, но я продолжал лить воду на голову одной рукой, а другой держал его за шею, чтобы голова не запрокидывалась. Мы просидели так ещё какое-то время. Пить он не мог, он вообще ничего не мог. Абсолютно мягкое, податливое тело. Худое и безвольное. Я поднял его руку за запястье и отпустил. Упала, как в фильмах. Тут он приоткрыл веки, мутный взгляд какие-то секунды блуждал по потолку, затем он, видимо, узнал меня и начал говорить со мной по-английски.
– Передай моему сыну, что я его очень люблю. Передай ему: он всё, что у меня есть. Алекс, ты мне должен кое-что пообещать!
– Что ты хочешь?
– Пообещай мне, что ты будешь заботиться о моём ребенке, ты хороший человек, пообещай мне!
И вот тут я задумался. Да, задумался: что мне ответить? Ну что ответишь? «Да»? Да ну его в жопу. Вы когда-нибудь давали обещание умирающему человеку? Чтобы успокоить его обещанием, а потом слиться? Ты же мне не родственник, не друг, вообще никто, можно сказать. Какого чёрта?!
– Ты сам о нём позаботишься. Всё будет хорошо.
– Пообещай мне, Алекс...
В ванную вошла Машка.
– Тут написано, что необходимо промыть желудок обильным количеством воды, много пить и периодически вызывать рвоту, а также разговаривать с ним. Чтоб, чтобы он не терял связи с миром.
– Ну это понятно, вызывай скорую!
– А что я им скажу? Нет, давай попробуем сами.
Если вы ни разу не вытаскивали человека из ванной, знайте: это нелёгкое занятие. Почти бездыханное мокрое тело, мягкое и податливое, руки скользят – под плечи не взяться, сложно подступиться. Тяжёлое это занятие – вытаскивать чьё-то тело из ванны.
В итоге вытащили, посадили на полу возле унитаза. Поднёс бутылку с водой к губам – он не пил, вернее, он даже рот открыть не мог. Да что рот, он голову держать не мог, как грудной ребёнок: отпусти – и голова сразу падает. Уже Машка держала голову, а я пытался влить ему воду. Он зажимал челюсть, но так слабо и безвольно. Губы тряслись.
«Простите, простите, простите…»
В соседней комнате послышался плач его сына. Машка мигом побежала к ребенку. Я опять остался один на один с коматозником. Его лоб был покрыт огромными каплями пота, глаза почти закрыты, губы синего цвета пытались что-то бормотать. Он был похож скорее на мёртвого, нежели на живого, будто в фильмах про культ вуду. Как делать искусственный массаж сердца? И вот я уже смотрю на его губы, представляя, как ещё искусственное дыхание буду ему делать, предварительно зажав нос и оттянув подбородок. Вдох, ещё вдох, три раза массаж сердца, повтор – вроде бы так учили на курсах. А куда голову положить? Как его оттащить к двери? Придётся тащить за руки от толчка? Как-то переступить через голову, что ли?
Он делает свой первый глоток, второй, до третьего дело не доходит.
«Этого мало! ПЕЙ!!! Пей, сука!»
Нет, собраться, взять себя в руки и промыть ему желудок во что бы то ни стало. Я не хочу видеть здесь медиков, уносящих это тело в мешке.
«Надо вызвать рвоту! Он что-нибудь пил при тебе, воду или сок, в нём есть вообще, чем тошнить?»
Не дожидаясь ответа, я пытаюсь его пальцы засунуть ему же в рот. Бред, не выходит.
– Принеси ложку!
– Дай я сама! – она засовывает свои пальцы ему в рот.
– Глубже давай, чем глубже, тем лучше!
Маша пыталась вызвать рвоту, но он настолько был слаб, что абсолютно ничего не мог. Наконец, мы достучались до его сознания и он сделал пару слабых глотков. Попытались вызвать рвоту. Не вышло. Попытались заставить выпить ещё. Не вышло.
Так мы продолжали до тех пор, пока его не вырвало пуговками Skittles. Пара таблеток не растворились и плавали в розовой водичке. Интересно, сколько он проглотил?
Ещё спазм – ещё Skittles. Вот что значит – радуга в тебе! Тут он резко обмяк, голова сама упала на плечи, но, подняв её, я увидел белки его глаз, а не только закрытые веки. Не знаю уж почему но я выдохнул уже спокойней. Пришла надежда, что он всё-таки не умрёт от остановки сердца и мне не придётся делать ему искусственное дыхание и массаж сердца. Отлегло. В таком режиме мы провели ещё некоторое время: поить, вызывать рвоту, приводить в себя. Он что-то бубнил про сына, про жалость. Маша говорила с ним, плакала, пацан в соседней комнате рыдал, вода бежала из крана, слёзы текли из глаз Маши, у меня жутко занемели колени. Адреналин отступал, и реальность приобретала свой привычный вид.
Через какое-то время он потерял всякие силы, и поднять его голову к унитазу уже не получалось. Мы перенесли его на постель, сняли мокрую одежду, одели в тёплое, накрыли покрывалом, приложили холодный компресс к голове и оставили в покое, периодически проверяя, дышит ли он.
Всё это время Лёня сидел рядом. Такой пузатый, щекастый малыш с большими, чистыми глазами. В белой засаленной маечке, заправленной в красные колготочки, с огурцом, который он периодически то терял, то насаживал на свои два передних зуба и протягивал вниз, сладко при этом причмокивая.
Так мы просидели с ним на диване какое-то время. Затем пришла Машина знакомая и принесла то, что обещала. Я оставил половину Машке, отсыпал ей сигарет и ушёл. С того дня Машку я больше не видел.
Comments