Тель-Авив
Спускаясь по трапу, я почувствовал, как в лицо ударил тугой теплый воздух, полный незнакомых запахов. В утренней мгле виднелись ряды пальм, приземистое здание аэропорта... Я вспомнил иронические наставления отца, касавшиеся именно этой минуты: «Ты только землю целовать не вздумай...» — отец просто не любил показухи и жестов «на публику». Но я, собственно, и не собирался ничего такого делать — я не «репатриировался», не возвращался на историческую Родину, я был обычным экономическим иммигрантом, рыбой, которая ищет, где глубже.
Кондиционированный автобус доставил нас в аэропорт. На улице было невыносимо жарко — в Москве шел мокрый снег, и одеты мы были соответственно, а тут наступали весенние хамсины... Нас, олим хадашим, повели нестройной толпой по каким-то коридорам, через ремонт и стройку, в глубину аэропорта, в зал для репатриантов.
Приветливая чиновница оформила наши документы, выдала теудат-оле, спросила, куда мы, собственно, хотели бы попасть в стране — мы ответили, что в Реховот, в гостиницу (из всех научных заведений Израиля я знал, фактически, только Институт Вайцмана в Реховоте, и почему-то полагал, что устроюсь туда докторантом — о, наивный!). Чиновница пожала плечами и сказала, что в Реховоте гостиниц нет (тут она слукавила — гостиница в Реховоте была и есть, но предназначена она вовсе не для эмигрантов, нагруженных сумками, детьми и заботами, а для устроенных израильтян, желающих украсть у общества пару часиков, проведя их в этой гостинице со случайной подружкой... спросите у меня, и я покажу вам это милое гнездышко на тихой, зеленой улочке...) — и направила нас в Тель-Авив, в гостиницу «Цидон».
После этого нам дали возможность позвонить бесплатно в Россию, дать о себе знать, вывели из аэропорта на стоянку такси, мы погрузили вещи в минибус, который повез нас (опять-таки за счет доброго Министерства абсорбции) в Тель-Авив, город-без-перерыва.
Чисто визуально я представлял себе Израиль только по немногочисленным тогда фильмам и телепередачам, авторы которых почему-то обожали снимать каменистые холмы в районе Иерусалима. Мы же, к моему удивлению, ехали по зеленой равнине, тут и там шелестели пальмы, будто вышагнувшие из кадок зимнего сада воронежского кинотеатра «Пролетарий». Жена потом утверждала, что видела даже порхавших в придорожных кустах попугаев — возможно, так оно и было на самом деле, а не от переутомления...
Подъезжая к гостинице, я было изготовился объясняться на английском, но выяснилось, что портье прекрасно говорит по-русски — гостиница «Цидон» оказалась эмигрантским прибежищем, узкой замусоренной полоской берега, на которую море жизни выкидывало неустроенных, одиноких, не имеющих в стране ни родни, ни друзей, или просто больных стариков, немощных, инвалидов... Впрочем, выглядел этот приют зачарованных охотников вполне прилично: полы были вымыты душистым шампунем, на кухне двухкомнатного блока, где нас поселили, было довольно чисто, хотя в мусорном ведре деловито шуршали тараканы...
Эпистолярный жанр
1.05.1996 Комната небольшая — 10–12 м2, но зато она семиугольная плюс две выступающие из стен колонны (здесь вообще архитектура своеобразная). Три кровати, шкаф, две тумбочки, столик, вентилятор. В соседях — двое мужичков, но они тихие и безобидные. На кухне плита, мойка, стол и т д. Жить можно, но недолго.
Наше окно выходило на небольшую улочку Цидон, напротив тепло светились по вечерам чьи-то благополучные окна... позже я заглянул в них — там, в большой квартире, жила молодая семья, они сидели в салоне с огромными окнами-витринами, в углу мерцал цветной телевизор...
Я помню, как я, свалив вещи в угол, сел на кровать и подумал — боже, что я наделал, на хрена я привез семью в такую даль, что мы тут будем делать?! Но этот приступ меланхолии простителен — сказались почти сутки напряженных сборов, дороги, бессонная ночь, да и вся предыдущая неделя расставания с прошлой жизнью, когда и перед родителями, и перед женой нужно было держать хвост пистолетом, выглядеть деловитым и бодрым... Я и в тот раз ничего не сказал вслух, а просто лег спать.
Цитата в тему
Эмиграция отчасти похожа на собственные похороны, правда, после похорон вегетативная нервная система все-таки успокаивается.
Аксенов В. П. «В поисках грустного бэби»
А через несколько часов, отдохнув, мы втроем вышли на улицу — осмотреться, купить в лавке (сперва найдя ее) самого необходимого — молок, хлеба... Наверное, выглядели мы странно: бледные (по сравнению с жителями страны), в необмятых еще турецких джинсах, с ребенком в старой, советского образца, сидячей коляске, одна ручка которой была отломана, утрачена в жизненных бурях и заменена моим отцом на рукоятку от алюминиевой лыжной палки... Мы оказались, как выяснилось, не в самом плохом районе Тель-Авива — напротив порта, где соединяются улицы А-Яркон и Дизенгоф. Мы пошли наугад по А-Яркон, где светились неоном многочисленные кафешки, по тротуарам шли улыбающиеся люди, пахло морем... И вот в этот момент меня пронзило удивительное ощущение — я дома. И как ни странно, оно не покидает меня до сих пор, где бы я ни был — в шумном ли Тель-Авиве, в тихом ли Реховоте, в прокаленных солнцем пустыни Беэр-Шеве или Иерухаме, в святом Иерусалиме или вот как сейчас, когда пишутся эти строки — среди голубых с зеленым холмов Самарии, в бронированной будке сторожевой вышки, где я сижу с автоматом и биноклем в руках ... И это — одно из самых больших везений в моей жизни, вот это ощущение дома, можете мне поверить.
Эпистолярный жанр
1.05.1996 Самый главный вывод из первых дней следующий: там, в России, мы больше всего боялись приехать в незнакомую страну и оказаться одни — без языка, без совета и т. д., поэтому и хотелось какой-то «организованной» абсорбции. В действительности же выяснилось, что жить «на свободе» — совсем не страшно. Я не могу пока однозначно передать наше состояние, но если в общем — у нас НЕТ ощущения, что мы НЕ ДОМА. У нас нет ни страха, ни проблем «коммуникативного» плана, нас не пугает этот образ жизни. <…>
Следующий день был полон походов по офисам, была езда на автобусах и, соответственно, выспрашивание пути у прохожих и т. д. Здесь была вообще масса забавных ситуаций: подхожу к женщине на улице и старательно выговариваю подготовленную ивритскую фразу: где, мол, такая-то улица? А она меня выслушивает и спокойно так начинает по-русски объяснять… На наших наталкиваешься вообще очень часто, поэтому в принципе можно было бы обойтись и русским. Но за эти дни у нас и с израильтянами не было проблем! Все кругом очень доброжелательны и вполне терпимо относятся к нашим попыткам объясняться на их языке, все готовы помочь, и во многом потому, что мы с Митей. К детям здесь и правда отношение совсем другое, чем в России.
Интересно, что упомянутая в приведенном выше письме сценка на улице — совершенно типична для Израиля всех времен. Аналогичную историю находим в статье Исаака Шкловского «Американский город в Палестине», где описывается подмандатная Палестина 20–30-х гг ХХ в.: «Турист желает расспросить про дорогу и обращается к прохожим по-английски (как-никак, тут «Англия» ) и по-французски. Прохожий качает головой, показывает, что не понимает.
– Не говорите ли вы по-русски? — спрашивает, наконец, почти в отчаянии, турист. И оказывается, что прохожий с акцентом или совершенно чисто говорит по-русски.
Говорят, все поселившиеся здесь оседло через три месяца выучиваются ивриту и говорят на нем, «как на родном языке».
Мы надеялись, что сразу по прилете сбудутся обещания Йорама Зива из московского Сохнута, который таки записал нас на программу абсорбции в кибуце и сказал, что в Тель-Авиве стоит только позвонить в офис программы на ул. Дубнов, 10 — как нами тут же займутся... Однако в конторе на Дубнов о нас и слыхом не слыхивали. Это теперь, познакомившись поближе со знаменитой израильской расхлябанностью, я понимаю, что не звонить надо было, объясняясь на своем воронежском английском — а идти, идти в эту чертову контору, отлавливать там в коридорах откормленных чиновников и сисястых чиновниц, надоедать им, мешать пить кофе... вот тогда бы — ехать нам в кибуц. А так — остался я в Тель-Авиве, в гостинице по 200 шекелей за каждые трое суток проживания, с женой и маленьким ребенком. Началось то, что на олимовском языке называется «прямая абсорбция” . Проще говоря — фэйсом об тэйбл...
Последующие без малого три недели, прожитые в «Цидоне», были полны забот и впечатлений. Новая страна обрушивает на прибывшего волны запахов, вкусов, цветов и ощущений, и все это похоже на винегрет, который уплетаешь ложками, не успевая вглядеться, где же тут красный кубик свеклы, оранжевый — морковки, или зеленый шарик гороха... Мы начинали осторожно покупать продукты, опасливо беря в руки все, что стоило больше пяти шекелей (примите во внимание и масштаб цен — в России тогда свирепствовали десятки и сотни тысяч, миллионы были на подходе, а здесь мирными овечками паслись кругленькие десятки шекелей — немудрено было растеряться!).
В аэропорту мы, как и все репатрианты, получили довольно солидные подъемные наличными (в нашем случае это было что-то около семи тысяч шекелей ). Далее следовало: 1) снять жилье (то есть обзавестись адресом); 2) открыть счет в банке; 3) записаться в больничную кассу; 4) получить теудат-зеут (удостоверение личности).
И вот на этой узкой тропке — между получением наличных и съемом жилья — на ошарашенного оле открывалась охота. В Израиле, знаете ли, демократия. А под ее лучами, как писал С. Довлатов, «одинаково расцветают и гладиолусы, и марихуана». Помогая вновь прибывшим материально, государство возлагает на них всю полноту ответственности за дальнейшую судьбу их самих, денег, имущества... И как часто, еще не сообразив, куда он попал, новичок западает на открытую улыбку маклера, торгового агента, а то и просто откровенного жулика (нередко все эти три понятия — синонимы). Главный мотив — ну как же, неудобно ведь, человек же старался, столько времени на нас потратил... Умение вышвыривать этих добрых людей из своей жизни под зад коленом придет позже, а пока, первое время, он, оле хадаш, зажавший в потном кулачке пачку рваных денег — легкая и желанная добыча для мордастых проходимцев всех мастей.
Что касается «Цидона», то он ими просто кишел. Большинство из них, естественно, говорило по-русски, но попадались и местные боссы, «израильтяне», как их презрительно-подобострастно именуют в среде олим, но в этом случае вокруг шефа увивался, как шакал Табаки вокруг Шерхана, маклерок помельче, который владел Великим и Могучим...
Задача маклеров была проста: обслужить клиента таким образом, чтобы вытянуть из него максимум денег. Желательно — все. После того, как подъемные переходили от иммигранта к маклеру и квартирному хозяину (в случае откровенного обмана последнего вообще могло не быть), всякий интерес к клиенту, естественно, пропадал, и жалобные вопли типа «но вы же обещали!..» повисали в горячем воздухе Тель-Авива, который верил слезам еще меньше, чем Москва.
Нашего маклера звали Саша, и был он, как положено, мордат и энергичен, ездил на фургончике «Субару». Хотели мы от Саши немного: помощи в съеме квартиры в Реховоте. По сложившимся правилам, гонорар его равнялся сумме месячной квартплаты. Саша сказал, что проблем не будет — нужно только дождаться четверга, когда к нему приходит информация о сдающихся квартирах, и тогда мы поедем в его офис, а затем уже и в Реховот — выбирать...
Наступил четверг — день пятый по местному календарю. Сашин офис оказался комнатой в обычной жилой квартире. Что за люди лежали там на диванах около телевизора?.. Ну да неважно. А вот «информация” , которую получил Саша, рассмешила меня до слез — оказывается, по четвергам выходили рекламные газеты «3+» и «Галь Гефен» с рекламными объявлениями... А я-то, блин, думал — компьютеры, базы данных, недоступные простым смертным... Ага, щас. Впрочем, на тот момент эти газеты были для меня и вправду не очень-то доступны — на иврите я почти не читал, да и по телефону вряд ли бы смог объясниться...
Саша предложил нам двухкомнатную квартиру на улице Вайцман, за 500 долларов в месяц.
Трудность была в том, что на тот момент, будучи в стране всего лишь несколько дней, я совершенно не понимал — много это или мало, хорошо или плохо? То есть в абсолютном исчислении — конечно, много. Что я Саше и сказал. Он принялся рисовать радужные перспективы — ничего, найдете работу (разве ж это проблема — найти работу? Тьфу, а не проблема...) и сможете за все заплатить... Звучало убедительно, но червячок сомнения оставался, тем более что Сашин интерес был мне понятен — первые 500 долларов шли ему в карман...
Ничего не оставалось, как воспользоваться услугами телефона-автомата. Но вот кому звонить? По счастливой случайности в моей записной книжке имелся телефон знакомых моих дальних родственников, живущих, по совпадению, в Реховоте, и я решился позвонить совершенно незнакомым людям. В эмиграции добрые люди встречаются чаще, чем это может показаться — и наши новые знакомые приняли в нас живейшее участие. Для начала они сказали, что, конечно же, две комнаты за пятьсот баксов — это дорого, очень дорого, и они постараются что-нибудь подыскать для нас, а пока даже предложили остановиться у них, на что я, признаться, не согласился — испытывал я сильную идиосинкразию к самой идее проживания в чьем-то доме. Наверное, сказывались события последних лет в России.
Буквально через несколько дней пришла весточка — есть, есть для нас квартира, и совсем даже дешевая, 280 долларов в месяц (против пятисот — хо-хо! И без маклера…), и условия оплаты получше... правда, не в Реховоте, а в городке Кирьят-Малахи... но это недалеко, и вообще... Да и фиг с ним, хоть где, лишь бы не в гостинице — и накладно, и на чемоданах сидеть надоело...
Хозяева квартиры оказались русскоговорящими, выходцами из Узбекистана (так называемые «бухарские» евреи), немолодые уже люди, Зоя и Борис, сдававшие свою старую квартиру на Бульваре Вайцман в Кирьят-Малахи (по иронии судьбы, улица носила то же имя, что и та, где нам пытался сосватать жилье маклер Саша, но вот статус у них был разный: в Реховоте улица Вайцман — престижный дорогой центр, пять минут пешком от одноименного научного института, а в Кирьят-Малахи... ну, понятно). Подписав договор, мы перебрались из гостиницы в новообретенный дом.
Я хорошо помню тот день, когда мы вошли в эту квартиру, абсолютно пустую, но двухкомнатную, с отдельной кухней, туалетом, душем... В центре религиозного движения ХАБАД, который находился буквально в соседнем квартале, мне, как вновь приехавшему, выдали на обзаведение три фанерные кровати, несколько стульев и шаткий стол. Холодильник и шкаф в квартире были хозяйские.
Таким образом, дней через двадцать после прилета мы имели почтовый адрес, счет в банке и необходимые на первое время документы. Можно было начинать жить: учить язык, учиться покупать в здешних магазинах здешние продукты, учиться платить (и не переплачивать!) за коммунальные и прочие услуги... И главное — искать работу: по первости — любую, но параллельно, на перспективу — по специальности...
И начали мы жить...
В поисках себя
Эмигрантов часто упрекают за сохранившийся интерес к стране исхода, особенно — за критическое к ней отношение. А порой всего лишь за присутствие в виртуальной среде родного языка, за пользование им. Мол, вы же уехали (предатели, враги народа), получили свою бочку варенья и ящик печенья — так что ж вам неймется? Родину грязью поливаете, язык поганите… Несколько более проницательные критики полагают, что у эмигрантов чешется комплекс неполноценности — все время им, болезным, хочется возвестить городу и миру: не зря я уехал, вон вы все в какой заднице, а я — в шоколаде! И вот с этим упреком спорить уже несколько сложнее. Человеку мыслящему свойственна рефлексия, в частности, периодическое возвращение к знаковым событиям своей жизни и размышления на тему: а верно ли я поступил тогда? А как бы оно было, если бы — не? Ревнители здорового духа учат нас: не пилите опилки, не сожалейте о прошлом, все равно его не исправить. Но речь не о сожалениях, а об анализе. И, разумеется, каждому из нас хочется прийти к утешительному выводу: все было сделано верно и не зря. Не скажу за всех, но в моем, персональном случае, такой вывод обоснован, ибо жаловаться на судьбу мне грех: я работаю в одном из лучших университетов мира, и, хотя и сменил профессиональное направление и довольно далеко отошел от того, что написано в моем российском дипломе каллиграфическим почерком и синими чернилами, мне все же удалось достичь определенных высот в том, чем я занимаюсь, и среди израильских химиков-аналитиков у меня, какое-никакое, а имя есть. Я защитил диссертацию, написал с десяток статей в хорошие мировые журналы и даже подготовил нескольких специалистов-практиков, с которыми теперь встречаюсь на конференциях уже как с коллегами. Дети мои выросли и ищут себя в жизни каждый по-своему, но самое главное — никто из них не хочет служить в тайной полиции или стать госчиновником, чтобы брать взятки борзыми щенками, потому что в той реальности, в которой они живут, есть другие, более привлекательные возможности карьерного роста. И мне нет необходимости устраивать их по знакомству в тот вуз, в котором я учился сам, и брать на работу в свою организацию, чтобы обеспечить продвижение. И от армии им не нужно бегать и отмазываться — они служат в ней с интересом, как сознательные граждане страны, и для них армия — важный, необходимый этап в жизни.
Конечно, итоги подводить еще рано (какие наши годы…), но одно я могу сказать точно: решение об отъезде, принятое тогда, было одним из самых правильных в моей жизни. Но сам по себе переезд куда бы то ни было — это не решение проблем, это лишь получение доступа к новым возможностям. Поэтому, на самом деле, самыми важными являются те шаги иммигранта, которые он предпринимает после совершения эмиграции, уже ступив на новую землю. Вообще, это очень интересное состояние: наутро после, проснувшись — не знаменитым, нет, а в новом статусе (сменив букву «Э» на «И» и добавив еще одну «М»), ты испытываешь противоречивые чувства: с одной стороны — облегчение и радость победителя. Ты сделал это! Огромный проект закончен, все сложилось хорошо, все получилось! А с другой стороны, ты понимаешь, что на данном этапе ты полный ноль. Ни языка, ни работы, ни самых простых знаний: как платить за газ и за свет, как купить билет на автобус, как выбрасывать мусор… И уже никому не интересно, как ты героически эмигрировал, все смотрят на тебя только как на иммигранта и как бы безмолвно вопрошают: ну? И что ты из себя представляешь, такой весь раскрасивый? Много ли ты стоишь? И ты выходишь на улицу, чтобы сделать его — первый шаг.
Цитата в тему
Рассказывали мне: вышел русский генерал-беженец на Плас де ла Конкорд, посмотрел по сторонам, глянул на небо, на площадь, на дома, на пеструю говорливую толпу, почесал переносицу и сказал с чувством:
— Все это, конечно, хорошо, господа! Очень даже все хорошо. А вот... ке фер*? Фер-то ке?
* От фр. «que faire?» — что делать?
Тэффи, рассказ «Ке фер?»
И первое, что ты встречаешь в новой жизни — Ее Величество Вероятность, Probability, управляющую нашей Вселенной. Люди, плохо знакомые с законами природы, принимают ее действия за божью волю, за происки дьявола, за ангела-хранителя, за сглаз… На самом деле, все обстоит проще и страшнее: Вероятность неизбежна в своей случайной закономерности, но она безэмоциональна. Слезам она не верит и к молитвам не прислушивается, и жертвы наши ей тоже без надобности. Переиграть ее нельзя, но порой можно попасть в яблочко, просто увеличивая количество попыток, другими словами — используя все шансы. Тогда, в иммигрантской своей молодости, я еще не мог сформулировать эти идеи так, как сейчас, но на уровне интуиции, видимо, понимал, как следует поступать.
***
Через несколько месяцев после прилета в Израиль я уже занимался на курсах языка иврит от Министерства Абсорбции, работал в супермаркете на уборке и в овощном отделе, получал причитающиеся пособия — жить было можно. Но, конечно, мечталось о работе другого сорта — по специальности. В дипломе же у меня было написано: «Почвоведение и Агрохимия», и знающие люди (в иммигрантских кругах вообще очень много людей, тонко разбирающихся в самых разных явлениях жизни!) говорили: не, парень, даже и не думай, ну какое почвоведение, какая агрохимия! Но я не терял надежды. Интернета в те времена практические не было — по крайней мере, в домашнем компьютере, да и самого компьютера еще не имелось. Поэтому между работой в супермаркете и бытовыми хлопотами ходил я на биржу труда и по разным частным конторам, занимавшимся рабсилой, звонил по каким-то телефонам, передававшимся из рук в руки среди таких же, как я, неустроенных иммигрантов. Ездил на Факультет сельского хозяйства в город Реховот, где нам пока не удалось поселиться, назначал встречи с профессорами , наносил визиты и в Институт Вайцмана, где меня даже подвергли собеседованию как бы для поступления в аспирантуру и которое я с треском провалил … Узнавал и про различные курсы переквалификации — был я готов и на план бэ, и на план цэ, а вовсе не зацикливался на своем дипломе.
И вот как-то раз одна из моих коллег по языковым курсам случайно рассказала, что в свое время она работала в Центре Сельскохозяйственных Исследований Вулкани (была она женщина лет пятидесяти и вовсе не новая иммигрантка, в стране жила уже давно — просто ей все никак не давался иврит, и она периодически приходила на курсы, то и дело проводимые в Доме Культуры нашего городка). Центр носил имя профессора Ицхака Эльазари-Вулкани, одного из создателей израильской сельскохозяйственной науки, а к вулканам и прочей геологии отношения не имел. В один из дней, взяв выходной на своей крайне ответственной работе (другого раскладчика овощей в супере не было), я со всеми документами под мышкой поехал с юга в центр страны, в этот самый Вулкани.
Мне, воронежскому студенту, концепция кампуса тогда была знакома только теоретически, по американским фильмам, поэтому Центр Вулкани произвел на меня впечатление. На огромной площади между городом Ришон-Ле-Цион и поселком Бет-Даган располагались зеленые поля и холмы, среди которых высились здания различных НИИ: Защиты Растений, Хранения Продукции, Декоративных Растений, Почвы и Воды… В последний я и направился — совершенно наугад. В секретариате мне посоветовали обратиться к профессору Авиве Адас на четвертом этаже. Коридоры Института Почвы и Воды были широкие, без окон, только в обоих торцах виднелись выходы на пожарные лестницы. Под потолком змеились трубы коммуникаций, у стен стояли огромные центрифуги, сушильные шкафы и еще какое-то оборудование, которому не хватило места в лабораториях. По коридору четвертого этажа шла пожилая женщина в прожженном кислотой белом халате, катя металлический столик на колесах, заставленный позвякивающими коническими стеклянными колбочками, в которых плескалась розовая жидкость. Я догадался, что женщина титровала аммоний и понял, что попал по адресу.
Я было заговорил с ней по-английски, желая узнать, где мне найти профессора Адас, но, как это часто случается в Израиле, сразу же выяснилось, что можно говорить по-русски. Женщину звали Рита, мы зашли в ее лабораторию, и она рассказала мне немного об институте. Среди прочего выяснилось, что недавно скоропостижно скончался один из сотрудников, который был работником лаборатории у доктора Пинхаса Файна. Я вспомнил старую картежную присказку: «После мертвеца везет!» и сделал в памяти зарубочку.
Скоро я уже сидел в кабинете Авивы Адас. Профессор выслушала меня, полистала переводы моих дипломов и почетных грамот и сказала, что, к сожалению, сейчас… в данный момент… в этой сложной экономической ситуации… (вот интересно, сколько живу — всегда и везде ситуация сложная, бюджеты ограничены, кадры сокращают… никто ни разу не сказал — да, конечно, берем вас не глядя, ведь сейчас времена-то — ого-го! Эх, эх…). А вот тут у вас, сказал я, говорят, у доктора Файна сотрудник… того… преставился. Так это значит — вакансия открылась? О, сказала Авива, а пойдем-ка к Пинхасу! Может, и впрямь…
Пинхас Файн сидел в соседнем кабинетике, таком же маленьком, как и у Авивы, стол был завален бумагами и папками в несколько слоев, поверх бумаг лежал огромный разводной ключ, а в углу громоздилась бухта поливальных шлангов — как потом оказалось, темой Пинхаса было применение сточных вод в качестве удобрений. Сам Пинхас оказался худощавым дядькой под полтинник, с гривой седеющих волос и обаятельной улыбкой. В общем, если коротко — с той встречи Пинхас стал моим шефом на ближайшие четыре года, и за это время я многому у него научился как в профессиональном, так и в человеческом плане. Совместными усилиями мы оформили мне стипендию от Министерства Абсорбции (помните, как в части второй мы говорили о Центре Абсорбции ученых-иммигрантов, о стипендии Шапиро? Вот она самая мне и досталась), и я стал работать в его команде так называемым «помощником исследования» : принимал участие в обслуживании полевых опытов, вел несколько тепличных (они были меньшего объема и там уж я сам себе был хозяин), отвечал за анализ образцов и сбор данных, и даже частично сам работал в лаборатории. Самое интересное, что эта работа была в точности тем самым, что написано в моем дипломе, то есть уже через год после приезда в страну я работал по специальности, что само по себе было пределом мечтаний иммигранта-интеллигента. Проблема была в том, что, получив за несколько лет, проведенных в Вулкани, практический опыт работы (ведь в России я только учился), я понял, что не хочу до самой пенсии ездить в поле и устанавливать поливальные системы (дело это, кстати, непростое и интересное, и мне довелось работать бок о бок с людьми, которые реально любили свою работу, но вот лично мне — не хотелось). А хотел я безвылазно работать в лаборатории — аналитика очаровала меня еще в годы учебы в универе. А здесь, в Центре, возможностей было куда больше: использовались не только так называемые «классические» методики, но и различные аналитические приборы, о которых я в свое время только читал в статьях на английском, да еще и приобретались новые… Пинхас тогда мне сказал: Василий, я вижу, к чему ты стремишься, но мне ты нужен для другого. Найдешь себе новую работу — держать не буду, дам лучшие рекомендации.
Я снова начал сочинять свое трудовое резюме и посылать его туда и сюда (интернет уже появился, хотя и только на работе и только по телефонной линии, но все-таки…). И снова я был готов поменять сферу деятельности — даже, помнится, всерьез заинтересовался таким экзотическим видом занятости, как «гражданский работник армии». В то время я уже регулярно ходил на резервистские сборы, познакомился изнутри с системой и понял, что служба военного водителя с зарплатой и, главное, соцпакетом госслужащего — это очень неплохой кусок, а тупость самой работы можно компенсировать богатой внутренней жизнью… Но, на мое счастье, снова нашлось местечко, и снова случайно.
Надо сказать, что личная моя жизнь к тому моменту дала основательную трещину — как писал поэт, любовная лодка разбилась о быт. Проще говоря, я развелся с женой (интересно, что на языке иврит эта фраза в обратном переводе звучит так: «я развелся ОТ жены». И согласитесь, что в этом намного больше логики: как можно развестись, то есть расстаться С кем-либо?!). Но душевные раны в молодости затягиваются быстро, и вскоре я познакомился с очаровательной девушкой, тоже из нашей, иммигрантской среды, но судьбы немного другой: она приехала с родителями в свои четырнадцать, училась в Израиле в школе, служила в армии, окончила бакалавриат на Факультете сельского хозяйства Еврейского Университета, и на тот момент там же и работала, и тоже «помощником исследования». Что интересно, познакомились мы в интернете, тогда еще только набиравшим силу, но потом выяснили, что с самого моего приезда в страну мы то и дело нечувствительно пересекались: работали в одном торговом центре (я охранником, она официанткой), потом жили по соседству, через забор (и даже не познакомились!), а уже в последнее время ее рабочий телефон висел у меня на доске с памятками — я периодически созванивался по каким-то вопросам с дядечкой, сидевшим за соседним с ней столом… И вот однажды Дарина увидела в своем кампусе объявление, что открыт внешний конкурс на должность работника лаборатории, да не простой, а спектрального элементного анализа. Я на тот момент про спектральный анализ знал только, что он существует — но решил попробовать. И меня взяли. И снова оказалось, что всем повелевала Госпожа Вероятность — химик, работавшая на этой должности (тоже из иммигрантов), уезжала жить в Штаты, поскольку ее муж, инженер-нефтяник, получил там работу. А иначе это место ни за что бы не освободилось… И вот так я стал не просто сотрудником университета, но и, фактически, хозяином целой лаборатории, состоявшей из нескольких помещений и двух огромных плазменных спектрометров. С тех пор прошло много времени, и много воды утекло, но кое-что осталось по-прежнему: я отвечаю за ту же лабораторию (правда, сильно обновленную и нарастившую мощности), и главное — мы с Дариной по-прежнему вместе. Она, кстати, будучи специалистом по биохимии и пищевым технологиям, с годами тоже ушла в чистую аналитику, и теперь половина нашего профессионального сообщества знает меня как «Василия, мужа той самой Дарины», а другая половина знает ее как «Дарину, жену того самого Василия». Впрочем, у нас немало и общих клиентов и коллег.
А теперь внимание, вопрос: если бы мы оба не уехали, была бы у нас возможность заниматься тем, что нам интересно, за вполне достойную зарплату? Иметь свое жилье и растить детей, и это без того, чтобы ожидать наследства от родителей? Даже если бы мы и работали по специальности там, в бывшем СССР — были бы мы вовлечены в проекты, которые становятся известны в стране и даже в мире? Посылали бы нас в Европу в командировки? Вряд ли. Не скажу, конечно, за всю Одессу, но лично у меня ничего этого бы не было, я почти уверен.
Израиль — страна вообще небольшая, и каждый профессиональный круг он, в сущности, довольно узкий, все знают всех. Да к тому же, пока не грянул COVID, мы по нескольку раз в год встречались на конференциях-выставках, курсах и прочих тусовках для химиков. И вот что я вам скажу — у сегодняшней израильской химии отчетливый русский акцент, а даже если и нет акцента, то нужно понимать, что дети иммигрантов Большой Алии уже выросли и выучились, и порой только по имени или фамилии вы можете распознать в молодом коллеге «своего» . Иногда у таких ребят и девочек русского нет вовсе, или же он очень слабый. Но они хорошие специалисты, и они и есть те самые дети, ради которых во многом и уезжало мое поколение. И, кажется, не напрасно.
***
Я эмигрировал, не окончив аспирантуру, в 1996. Экспериментальную часть своей дипломной, а затем и несостоявшейся диссертации, я выполнял в нашей так называемой «аспирантской» лаборатории. Был там вытяжной шкаф (тяга давно не работала, и мы просто хранили в нем реактивы) с вертикальным окном на полозьях, и вот как-то оно сломалось — не фиксировалось в поднятом состоянии. Дело было на Новый Год, и я просто отломал веточку от елочного букета и вставил в паз, тем самым зафиксировав окно.
Прошли годы. Я уже работал на Факультете сельского хозяйства Иерусалимского Университета, вовсю изучал спектральный анализ, уже развелся и вновь женился, уже был отцом двоих детей, ходил на резервистские сборы в армию. И вот, в 2002 году, я впервые после эмиграции приехал в Россию. Навестил и преподавателей на кафедре почвоведения. Поговорили, вспомнили былое. Потом я зашел в свою старую лабораторию. Подошел к высокому деревянному столу, тому самому, за которым зеленым еще дипломником определял ферментативную активность почв, с ностальгией поглядел в окно — универ наш стоит на холме, и из окна открывается шикарный вид на зеленые сады, водохранилище, Левый берег… Потом повернулся и посмотрел на вытяжной шкаф. Его сломанное окно было зафиксировано все той же еловой веточкой…
Конец
Comentarios