Погоня

Он бежал всегда: от конфликтов, от женщин, от всего чужого, не вписанного в его картину мира, и, как результат, враждебного ему самому. Но конкретно сейчас он бежал по-другому: от человека. И этот человек не был вымышленным, гипотетическим или эфемерным – это был Волков, бывший коллега по НИИ и сосед по общаге.

Прозвенел трамвай, он споткнулся, остановился и оглянулся. На этот раз за ним не гнались, да что там! За ним никогда не гнались вот так, вдоль пустых переулков, под шум ветра и скрип старых фонарей – к слову, включённых сегодня слишком рано.

Нет, Волков гнался иначе, зарубая на корню его идеи, подсекая возможные сверхурочные и повышения, а главное: исключая его из коллектива. Из чайного общества Леночки и Людочки, из мужских перекуров на пролётах технической лестницы… Так ‘отрекали’ в древности отроков, не давая им права голоса: не дорос.

Тогда он ушёл из НИИ, как всегда уходил отовсюду, где не мог справиться с ситуацией. Раз не получается, значит надо отложить задачу в сторону, – не моя, – уйди и закрыть за собой дверь. Обычно это срабатывало, но на этот раз не помогло: Волкова перевели туда же.

Ничего не поделаешь, экономика плановая, родина – одна, задачи – общие. И снова – Леночки и Людочки, курилка, общага, новоселья и свадьбы, и одиночество, полное одиночество, потому что всё это без него – «извини, как-нибудь в другой раз, старик». Только однажды милая девочка Леночка, или Людочка, он не запомнил, сказала ему вскользь что-то о том, что, начав убегать однажды, убегаешь обычно всегда. К тому времени он уже подал заявление. Отец написал, что у связистов открылось местечко. Железная дорога, вагоны, рельсы... Он не понимал в рельсах ничего, зато понимал в сопротивление материалов, а ещё его устраивало, что должность не предполагала коллектива: вагон-лаборатория, один напарник и бесконечное железнодорожное полотно. Ему требовался отдых от чувства погони.

Получилось, но отдыхал он недолго. В одном из перерывов между командировками он заглянул в отдел кадров. Молодая табельщица, ещё недавно кокетливо опускавшая глаза при его появлении, отвернулась и умчалась по вызову из селектора: «Занесите мне документы нового сотрудника Волкова».

Заявление он написал сразу же, прямо там. Зачем ждать, когда тебя снова начнут избегать? Да и командировки  – не лучшее из решений, мама почти не встаёт, отцу одному по хозяйству трудно. Уходя из отдела кадров, он впервые вспылил: ударил по столу кулаком, разбросал бумаги и пнул ногой стул. Хорошо, что этого никто не видел. Он не считал себя интеллигентом, но семья и школа учили вести себя иначе.

– Римма Александровна замечательный психотерапевт, – говорила вечером мама, убеждая его в том, что он преувеличивает и неправильно понимает, мало ли в мире Волковых. Он помнил Римму Александровну, она курила мундштук и читала вслух Мандельштама: «мы живём под собою не чуя страны»… Возможно.

– Я договорюсь в Политехе, – предложил папа, – у них среди лаборантов всегда текучка. Деньги там мизерные, сам знаешь, зато сможешь по старой памяти помочь с диссертациями соискателям степеней. – Мама отвернулась, ей всегда претило подобное.

Он не стал спорить, ему не хватало веры в то, что Волков не найдёт его и там. Начав убегать, убегаешь всегда? Верное утверждение, а вернее, ты просто входишь в состояние бегущего: выстраиваешь шаг, нормализуешь дыхание… и долго ты так продержишься?

– Хорошая идея, – согласился он с отцом и отправился в ‘детскую’, ничуть не изменившуюся за годы его отсутствия. Папа тогда предлагал похлопотать, но мама сказала, что распределение в столицу – это шанс. И уточнила про Третьяковку и Большой. Всё верно. А ещё там нашлась Таганка и Высоцкий, девушки и спирт. К тому же он неплохо играл на гитаре, что до появления Волкова обеспечивало ему немалый круг ‘друзей’ у них в малосемейке.

– Сын, тебя к телефону!

– Кто?

– Коллега.

Никаким коллегам своего номера он не давал, поэтому, подхватив с полки телефонную трубку, не стал размениваться на ‘алло’.

– Мне некуда больше бежать. Ты загнал меня в угол, Волков. Чего ты хочешь?! Какого чёрта тебе от меня нужно?!

Но в трубке молчали. Линия была мертва. Как бывала мертвой всякий раз, когда говорили соседи на блокираторе. Он подул в трубку, притопил пальцем кнопку отбоя, но линия так и не ожила. Тогда он накинул плащ и прокричал родителям:

– Я пройдусь.

– К ужину вернёшься? – переспросила мама, она всегда спрашивала очень осторожно, чтобы не давить и не ограничивать. 

– Должен.

– Тогда захвати котлет в кулинарии, – отец подошёл и сунул ему в руку два помятых рубля. Ясно, мама сегодня к плите не встанет. – Ты бы подстригся, сын, вон какие патлы, как у маргинала.

Он улыбнулся: – Сделаем, – и перешагнул через порог. Бежать! Скорее! Чтобы растерять на бегу чувство загнанности. Может, отключить дома телефон? Родители не заметят – привыкли, что линия занята.

Снова прозвенел трамвай, и он снова споткнулся. Переулок за спиной был пуст, но чувство взгляда между лопатками никуда не делось.

Когда он перешёл дорогу и нырнул под низкие балконы Приморской, было ещё совсем светло, и бежать никуда не хотелось. Хотелось оглядеться, поискать в толпе старых знакомых.

– Ба! – сзади на плечо уверенно опустилась рука: – Какие люди! Зайцев! Какими судьбами?

Чтобы узнать этот голос, ему не требовалось оборачиваться. Он просто побежал. Сначала небыстро, а как бы трусцой, думая о нормализации дыхания и о ритме. Но когда сзади удивлённо спросили «Ты чего?!» и добавили «Ну, заяц, погоди!», он побежал так быстро, как позволяли прохожие с сумками и колясками. Тротуар неожиданно оказался узким, люди перестали быть улыбчивыми, в голове образовалась удивительная пустота, заполненная стуком сердца. Никакого рационального объяснения этому бегу не было, просто хотелось уйти наконец от этой ситуации раз и навсегда.

– Молодой человек! – возмутилась пожилая женщина, задетая полой его плаща, но он не извинился, он даже не услышал, потому что давно уже огибал совершенно таких же, но других женщин и мужчин, высыпавших из троллейбуса на остановке. Кто эти люди? Почему они могли благополучно пропадать из его жизни в никуда? А Волков не мог.

– Да погоди ты! – голос прозвучал совсем близко, запыхавшийся, злой.

Справа мелькнули в прорехах забора теннисные корты. Никто никогда не дразнил его зайцем. И совсем не потому, что его мама была директором школы. Он умел дружить и умел уважать. И умел уступать, уходя в тень.

– Стой, дурак!

Он завернул к кортам, потом к проходной, заколоченной наискосок, и остановился: тупик. Хорошо. Пора. Он развернулся и как раз успел замахнуться, чтобы  уложить кулак под Волковскую скулу. Получилось слабовато, но действенно. Тот удивился. Правда, ненадолго. Очень скоро его собственный кулак просвистел где-то совсем рядом. Загудели доски: пожалел.

– Хочешь так? Ну, давай попробуем!

Волк – заяц. Заяц – волк. Волк всегда догоняет, заяц всегда убегает. А если не убегать? Он посмотрел в злые Волковские глаза и понял, что растерял последнюю храбрость. Если зайцы не убегают, то их едят.

– Исчезни, а? Просто исчезни...

– Ты думаешь, я сам этого не хочу?! Ты действительно так думаешь?! Это что за жизнь, когда у тебя перед глазами постоянный пример твоего собственного несовершенства? Почему я неделями просчитываю варианты, решения которых ты выдумываешь на ходу? Почему я пашу сверхурочно, чтобы прикупить нормальный прикид, а ты в любом дерьме выглядишь Аленом Делоном? Почему я всю жизнь добиваюсь всего сам, выгрызаю, выбиваю, выбалтываю, а ты молча получаешь всё подряд просто так? Да я год положил, чтобы снять с твоей морды эту улыбку превосходства, а когда понял что не смогу, подал заявление на перевод. И что?! Его ‘рассматривали’ до тех пор, пока ты́ не заикнулся о том же! Уж тебя-то они перевели немедленно. А заодно и меня, как я ни пытался отозвать заявление. В дыру, в глушь, в Тмутаракань. Этого я тебе прощать не собирался. Я собирался сделать твою жизнь адом. И знал, что добьюсь своего. Но ты пропал. Посмотри на меня! Не так. Без жалости посмотри, без сожаления. Ты хоть понимаешь, о чем я? Я чуть не умер, спать перестал, ты же уехал, никому ничего не сказав. Я искал тебя почти полгода. Ты не представляешь, сколько в нашей стране Зайцевых! Нет, ты не опускай глаз! Ты смотри! И слушай! И понимай! И мне объясни заодно, что со мной происходит! Ты же у нас, сука, гений, грёбаное совершенство…

Волк потянулся рукой куда-то к заячьей шее – задушит? – но наткнулся на взгляд и смутился.

– Я… ты…

Не было больше волка, да и Волков уходил. Повернул за угол на Приморскую и пропал из виду. Остался только Зайцев. Как же так? Он успел привыкнуть к погоне, настроил дыхание, и вообще, как теперь? Осесть в Политехе и думать, как там Волков? В чужом городе без друзей и без цели. Голова снова опустела, ощущения обострились: ветер трепал волосы по щекам, гоняя по шее мурашки. Темнело. Нельзя забыть! Нужно обязательно купить по дороге котлет. 

Татьяна Губоний

June 2024